..
Мы кончали завтрак, когда взошло солнце. Теплое, приветливое вначале, оно быстро набирало силу, накалялось, желтело и росло, занимало полнеба. Сотни тысяч его огненных лучей били прямо в меня, стараясь испепелить. Будто кто-то держал надо мной огромную линзу и медленно фокусировал ее — сейчас, вот сейчас станет совсем невмоготу, и я вспыхну. Сухой мартеновский жар окружал меня. Липкий пот стекал по лбу и щекам, застилал глаза, струился по шее и между лопатками. Глухо и трудно билось сердце. Прав был Мишка: надо было идти, бежать или хоть ползти ночью. Километров через пять я устал, через семь — совершенно выбился из сил. А этот трактор хоть бы что: вышагивал впереди не оборачиваясь, и расстояние между нами все увеличивалось. Песок стал еще более сыпучим, ноги уходили в него почти по колено. Я ненавидел и этот песок, и Мишку, и самого себя. Сапоги казались пудовыми. Но я шел, шел, шел и думал: «Зачем я избрал себе эту муку? Сидел бы сейчас с Валерой в камералке, скрипел карандашом по бумаге». И тут же вспомнил, почему мы идем, и еще раз устыдился своей слабости...
Никитенко ждал меня с подветренной стороны бархана.
— Отдохни, — приказал он
Я не остановился. Он пожал плечами и опять легко обогнал меня. «Верблюд, — неприязненно думал я.— Корабль пустыни. Когда же он навострился так штурмовать барханы? Метет и метет сапожищами, вроде только что вышел. Интересно, сколько мы прошли? И сколько еще пройти? А у меня, наверно, бледный вид. Бледный видок и дрожь в коленках. Не надо
только останавливаться, садиться не надо — ведь не встанешь». Губы запеклись. Ноги заплетались. И голова стала кружиться. Три солнца плыли в белом небе. Пять солнц. Сто огромных жарких солнц. Они горели адским огнем даже через веки...
— Хлебни, — сказал Мишка, протягивая мне флягу. Моя давно опустела, а его была полнехонька, и вода в ней оставалась почему-то холодной. Я отхлебнул, и он спрятал флягу в вещмешок.— Теперь близко,— сказал он, обнимая меня за плечи, поддерживая и подталкивая вперед.
— Ты — корабль пустыни, — сказал я, с трудом ворочая распухшим языком.
— Буксир, — он хохотнул. — Будешь знать, с чем ее едят — пустыню. Не обидишься на нее сегодня — останешься, а обидишься — мотай из Каракумов, мой тебе совет...
Какое-то время он вел меня по пескам, затем я освободился, появилось второе дыхание, как говорят спортсмены. Да и пейзаж стал меняться — песчаные валы, окружающие нас, стали уменьшаться — откатываться к западу. Появились белые проплешины солончаков. Впереди я увидел... озеро. Голубая вода серебрилась под солнечными лучами и уходила за горизонт. «Неужели Мишка сбился с курса? Откуда ему быть здесь, озеру? Горько-соленое, наверное, но все равно окунуться бы хоть раз». Я представил, как рухну в прохладную воду, как охватит меня блаженство купания, и, прикинув расстояние до берега, пошел веселей.
— Не суетись, — отрезвил меня Мишка. — Купание отменяется: это пыль над такыром. Такыр блестит, вот и кажется, что вода. Обойдем его, а там и база. Километров пять осталось. Считай, доползли. Обратно дорога веселей будет. Так что, пойдешь ко мне в буровики, студент? Я бы взял тебя, слабчинка...
Зыбин был еще под впечатлением рассказа Базанова и живо представлял себе Мишку Никитенко — таких ребят, людей дела,, он и сам встречал не раз, — когда открылась дверь и в палату бочком протиснулся гигант Сеня Устинов- главный геолог. Зыбин подумал
даже, что это и есть Мишка, пока Глеб не познакомил их.
Сеня вывалил на тумбочку и на одеяло уйму кульков и свертков, осторожно обнял Базанова, протянул ладонь, как ковш полукубового экскаватора, Зыбину сказал: «Очень приятно»,— и, обильно вспотев, присел на край табуретки. Табуретка взвизгнула. Сеня вытер платком крупные градины со лба и носа, сказал со вздохом:
— Ух, еле прорвался: церберы. Как твое ничего, командир ?
— Помалу, — сказал Глеб. — Зачем приволок столько?
— Витамины, белки, жиры, углеводы — накачивай желудок, это нужно тебе. Так как?
— Как склеенная чашка. Но хожу — десять шагов вперед, десять назад. Скоро лестницу начну осваивать. А там и в маршрут можно.
— Главное — движок не форсируй.
— Учи, учи.
— Кальченку знаешь? В тресте, у Туляганова. Оказывается, и у него инфаркт был, факт. А теперь работает, пьет, курит помалу от жены украдкой, и тэ дэ и тэ пэ. Хоп што!
— Успокаиваешь? Я не скис, Сеня. У меня четкий график. Поправляюсь на строго научной основе: спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Читал? Вот. Хватит зубы-то мне заговаривать. Докладывай.
— Все в порядке, командир. Месячный план больше ста процентов будет. В общих чертах — все.
— А если по разделам, конкретненько, Сеня?
— Этого не могу: врачу дал слово — никаких деловых разговоров. Незаменимых людей нет. И без тебя справляемся, факт. Не пытай меня, слушай. — Добродушное Сенино лицо выразило крайнюю степень страдания. Глеб нажал на него, и главный геолог тут же сдался. — Ты и впрямь не изменился, — сказал он недовольно. — Все такой же настырный и делаешь из меня клятвопреступника.
Дальнейший разговор носил сугубо профессиональный характер. Сеня Устинов рассказывал о выявлении новых перспективных участков на золото, о выполнении плана буровых работ и горных выработок,
о том, как они находят новые рудопроявления и «протягивают» месторождение — прослеживают продолжение рудного тела к югу.
«Протерозой», «интрузия», «аллювий», «синклиналь», «моноклиналь», «периклиналь», «трещинова-тость», «контактный и региональный металломорфизм» и сотни других терминов, из которых состояла их речь, делали ее совершенно непонятной Зыбину. Вроде на иностранном языке говорят.
Дорвался Базанов до дела, не стоит ему мешать, решил Зыбин и взялся за перо: очень интересно рассказывает Базанов, если разговорить его и поймать подходящее настроение — вроде и не о себе, а о постороннем человеке. И жизнь у него интересная, и книга может быть интересная: придумывать ничего не надо. Он ее сделает, эту книжку, хоть одну книжку после себя оставит. Газетный очерк, пусть даже самый хороший, один день живет. А сколько было таких очерков! Дальние поездки, с трудом добытый материал, муки творчества, споры до хрипоты в секретариате по принципиальным вопросам и просто потому, что не лезет материал в низкий подвал и надо сократить сто — двести строк. Где они, эти очерки? Кто их прочел, кто помнит? Зыбин всю жизнь любил свою профессию и гордился ею, а тут вдруг, слушая непонятный ему разговор геологов, подумал, что и профессии у него, в сущности, никакой. Обо всем понемногу — он дилетант, гость, а не соучастник, не коллега. И еще сильнее захотелось ему написать книгу. О Базанове, о других — таких, как он,— и немножко о себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218
Мы кончали завтрак, когда взошло солнце. Теплое, приветливое вначале, оно быстро набирало силу, накалялось, желтело и росло, занимало полнеба. Сотни тысяч его огненных лучей били прямо в меня, стараясь испепелить. Будто кто-то держал надо мной огромную линзу и медленно фокусировал ее — сейчас, вот сейчас станет совсем невмоготу, и я вспыхну. Сухой мартеновский жар окружал меня. Липкий пот стекал по лбу и щекам, застилал глаза, струился по шее и между лопатками. Глухо и трудно билось сердце. Прав был Мишка: надо было идти, бежать или хоть ползти ночью. Километров через пять я устал, через семь — совершенно выбился из сил. А этот трактор хоть бы что: вышагивал впереди не оборачиваясь, и расстояние между нами все увеличивалось. Песок стал еще более сыпучим, ноги уходили в него почти по колено. Я ненавидел и этот песок, и Мишку, и самого себя. Сапоги казались пудовыми. Но я шел, шел, шел и думал: «Зачем я избрал себе эту муку? Сидел бы сейчас с Валерой в камералке, скрипел карандашом по бумаге». И тут же вспомнил, почему мы идем, и еще раз устыдился своей слабости...
Никитенко ждал меня с подветренной стороны бархана.
— Отдохни, — приказал он
Я не остановился. Он пожал плечами и опять легко обогнал меня. «Верблюд, — неприязненно думал я.— Корабль пустыни. Когда же он навострился так штурмовать барханы? Метет и метет сапожищами, вроде только что вышел. Интересно, сколько мы прошли? И сколько еще пройти? А у меня, наверно, бледный вид. Бледный видок и дрожь в коленках. Не надо
только останавливаться, садиться не надо — ведь не встанешь». Губы запеклись. Ноги заплетались. И голова стала кружиться. Три солнца плыли в белом небе. Пять солнц. Сто огромных жарких солнц. Они горели адским огнем даже через веки...
— Хлебни, — сказал Мишка, протягивая мне флягу. Моя давно опустела, а его была полнехонька, и вода в ней оставалась почему-то холодной. Я отхлебнул, и он спрятал флягу в вещмешок.— Теперь близко,— сказал он, обнимая меня за плечи, поддерживая и подталкивая вперед.
— Ты — корабль пустыни, — сказал я, с трудом ворочая распухшим языком.
— Буксир, — он хохотнул. — Будешь знать, с чем ее едят — пустыню. Не обидишься на нее сегодня — останешься, а обидишься — мотай из Каракумов, мой тебе совет...
Какое-то время он вел меня по пескам, затем я освободился, появилось второе дыхание, как говорят спортсмены. Да и пейзаж стал меняться — песчаные валы, окружающие нас, стали уменьшаться — откатываться к западу. Появились белые проплешины солончаков. Впереди я увидел... озеро. Голубая вода серебрилась под солнечными лучами и уходила за горизонт. «Неужели Мишка сбился с курса? Откуда ему быть здесь, озеру? Горько-соленое, наверное, но все равно окунуться бы хоть раз». Я представил, как рухну в прохладную воду, как охватит меня блаженство купания, и, прикинув расстояние до берега, пошел веселей.
— Не суетись, — отрезвил меня Мишка. — Купание отменяется: это пыль над такыром. Такыр блестит, вот и кажется, что вода. Обойдем его, а там и база. Километров пять осталось. Считай, доползли. Обратно дорога веселей будет. Так что, пойдешь ко мне в буровики, студент? Я бы взял тебя, слабчинка...
Зыбин был еще под впечатлением рассказа Базанова и живо представлял себе Мишку Никитенко — таких ребят, людей дела,, он и сам встречал не раз, — когда открылась дверь и в палату бочком протиснулся гигант Сеня Устинов- главный геолог. Зыбин подумал
даже, что это и есть Мишка, пока Глеб не познакомил их.
Сеня вывалил на тумбочку и на одеяло уйму кульков и свертков, осторожно обнял Базанова, протянул ладонь, как ковш полукубового экскаватора, Зыбину сказал: «Очень приятно»,— и, обильно вспотев, присел на край табуретки. Табуретка взвизгнула. Сеня вытер платком крупные градины со лба и носа, сказал со вздохом:
— Ух, еле прорвался: церберы. Как твое ничего, командир ?
— Помалу, — сказал Глеб. — Зачем приволок столько?
— Витамины, белки, жиры, углеводы — накачивай желудок, это нужно тебе. Так как?
— Как склеенная чашка. Но хожу — десять шагов вперед, десять назад. Скоро лестницу начну осваивать. А там и в маршрут можно.
— Главное — движок не форсируй.
— Учи, учи.
— Кальченку знаешь? В тресте, у Туляганова. Оказывается, и у него инфаркт был, факт. А теперь работает, пьет, курит помалу от жены украдкой, и тэ дэ и тэ пэ. Хоп што!
— Успокаиваешь? Я не скис, Сеня. У меня четкий график. Поправляюсь на строго научной основе: спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Читал? Вот. Хватит зубы-то мне заговаривать. Докладывай.
— Все в порядке, командир. Месячный план больше ста процентов будет. В общих чертах — все.
— А если по разделам, конкретненько, Сеня?
— Этого не могу: врачу дал слово — никаких деловых разговоров. Незаменимых людей нет. И без тебя справляемся, факт. Не пытай меня, слушай. — Добродушное Сенино лицо выразило крайнюю степень страдания. Глеб нажал на него, и главный геолог тут же сдался. — Ты и впрямь не изменился, — сказал он недовольно. — Все такой же настырный и делаешь из меня клятвопреступника.
Дальнейший разговор носил сугубо профессиональный характер. Сеня Устинов рассказывал о выявлении новых перспективных участков на золото, о выполнении плана буровых работ и горных выработок,
о том, как они находят новые рудопроявления и «протягивают» месторождение — прослеживают продолжение рудного тела к югу.
«Протерозой», «интрузия», «аллювий», «синклиналь», «моноклиналь», «периклиналь», «трещинова-тость», «контактный и региональный металломорфизм» и сотни других терминов, из которых состояла их речь, делали ее совершенно непонятной Зыбину. Вроде на иностранном языке говорят.
Дорвался Базанов до дела, не стоит ему мешать, решил Зыбин и взялся за перо: очень интересно рассказывает Базанов, если разговорить его и поймать подходящее настроение — вроде и не о себе, а о постороннем человеке. И жизнь у него интересная, и книга может быть интересная: придумывать ничего не надо. Он ее сделает, эту книжку, хоть одну книжку после себя оставит. Газетный очерк, пусть даже самый хороший, один день живет. А сколько было таких очерков! Дальние поездки, с трудом добытый материал, муки творчества, споры до хрипоты в секретариате по принципиальным вопросам и просто потому, что не лезет материал в низкий подвал и надо сократить сто — двести строк. Где они, эти очерки? Кто их прочел, кто помнит? Зыбин всю жизнь любил свою профессию и гордился ею, а тут вдруг, слушая непонятный ему разговор геологов, подумал, что и профессии у него, в сущности, никакой. Обо всем понемногу — он дилетант, гость, а не соучастник, не коллега. И еще сильнее захотелось ему написать книгу. О Базанове, о других — таких, как он,— и немножко о себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218