Позднее писали еще определенней. Послушай! «Московские ведомости» семнадцатого января тысяча восемьсот шестьдесят девятого года сообщали: «Нам пишут из Ташкента, что в шести верстах от него открыт каменный уголь отличного качества, что для города, столь нуждающегося в топливе, будет большой находкой. Что касается...» Слушай внимательно — тут! «Что касается до поисковых партий золотопромышленников...» Значит, и целые партии были? Были! Вот!.. «...то до сих пор, хотя и нашли много выработанных местными жителями золотых приисков, по еще не напали на такие, которые были бы не початы, и на так называемые цельные россыпи». Вот! Золотые прииски, выработанные местными жителями. Что же они здесь, в песочке игрались, местные эти жители?!
— Завидую тебе.
— Почему это завидуешь?
— Увлечен, дело себе выбрал, считай, па всю жизнь — золото искать. Здорово! У меня нот ист ничего такого, болтаюсь, как цветок в проруби, — день мимр прошел, и ладно.
— Будто мешают тебе. И ты себе дело найди. Учиться тебе надо, институт закончить и дальше -ученым стать настоящим. Ты не куксись, не куксись! Ученому не обязательно две ноги иметь, тут голова -главное. Ученые и безрукие, и безногие, и даже слепые — сколько угодно!
— Кончай ты, слушай!
— А то знаешь? Давай вместе двинем! Л? Вдвоем всегда легче - поможем друг другу, поддержим и жить станем вместе, и все вместе. Не пропадем, не боись! Что ты здесь оставляешь? Ничего! И я говорю, ничего. А там и жизнь легче: теплынь, овощи, фрукты — завались! И зимних вещей не требуется — целый год лето. Ну, что тут агитировать, чего агитировать! Сам меня благодарить будешь. Собирайся. Сутки тебе на сборы — на все про все! — и покатим, а?
— Здорово было бы.
— Еще бы не здорово!
— Только разве я соберусь за сутки?
— Так я подожду день-другой, раз такое.
— А если с фабрики не отпустят?
— Ты что, инженер? Директор? Незаменимый техник? Да как это не отпустят? Мы вместе к начальству пойдем. Попробуй не отпусти, раз у меня уже литер на руках!
— Нет, не готов я к такой поездке. Прыг, скок — и срываться куда-то. Прости уж, не могу я так. Ты можешь, а я - нет, ты — другой человек, поэтому и завидую тебе. Вот устроишься, напишешь, если захочешь, весной к тебе и приеду. Точно!
— Никуда ты не приедешь. Будешь в Чебоксарах киснуть.
— Прав ты... Не трави меня, пожалуйста. Ты сильный, я слабак.
- Ну и гордись этим!
- Чем же тут гордиться? И - хватит, а то мы еще поругаемся напоследок.
— Не хочу я ругаться — пустые сомнения тебя разъедают.
— Люди людьми по-разному становятся. Один с детства знает, что он инженером будет или художником, а другой сомневается, колеблется. Ничего в этом плохого.
— Так п ищи, сомневайся! А ты просто время проводишь без толку.
— А ты-то? Давно ли ТЫ таким умным стал?
— Недавно. Мне тоже хорошие люди долго внушали: не сиди, не сиди, думай, ошибайся, пусть и битым будешь, но не сиди, себя пожалей, время не теряй, не мелочись! Я им, этим людям, всю жизнь благодарен буду. Их вокруг нас, дураков, тысячи, их, настоящих, во сто крат больше, чем шушеры всякой. В это я поверил, дружище, здесь, в Чебоксарах, а не только в окопах, когда каждый перед тобой как на ладони. И скажу тебе: мечтаю хоть в одну десятую на них походить, а найду я при этом золото - это время покажет.
— Учиться небось пойдешь?
— Хотел бы, но разве вижу я отсюда, как там все сложится, как получится. Институт кончить - программа максимум.
— Хорошая программа.
— А ты думал! Созрела! Жаль вот, ты примкнуть не хочешь.
— Опять ты за свое.
— Ладно. Жаль, что сегодня никого наших нет.
— Так и остался кто? Валя уехала, Петро воюет, Маша с Зоей все лес рубят — щепки летят. И ты вот уезжаешь.
— Точно, уезжаю, и тебя зову, Паша. Вдвоем всюду веселей.
— Характера у меня не хватает, Глеб...
Базанов и Хрупов беседовали в большой хозяйской комнате, светлой от снега, завалившего город. Мария Михайловна хлопотала по хозяйству, хотела достойно проводить милого ей квартиранта. Юрка-сыроежка, примостившись возле теплой печки, вырезал из доски линкор.
...День проводов Базанова был не столь торжественный, как у Горобца.Получив полный расчет и «Главнефтеснабе», Глеб истратил все деньги и выкупил вперед по карточкам все, что можно было. Добрейшие женщины из бухгалтерии, сложившись, испекли ему громадный пирог из черной муки с картошкой. Хрупов принес бутылку вина. А Мария Михайловна принялась готовить закуску.
Тихо если за стол. Разговор не клеился. Грусть овладевала всеми — каждому надоели проводы, воспоминания о довоенной счастливой жизни, разговоры о нерушимой памяти, обещания писать — просто надоели всем донельзя расставания.
Уехавший — как отрезанный ломоть. Только что был здесь, ходил рядом, за столом сидел, за стенкой спал, мыслями своими делился, радовались вместе, горевали вместе. И вот нет его. Подхватил и понес его далеко жизненный водоворот. И где-то вынесет, к каким людям прибьет, кто его новыми друзьями станет? И иная уже жизнь у него, и заботы иные. И километров зимних тысячи между старым и новым домом — все снега, снега, снега. Попробуй позови, докричись. Одна только и надежда — на тонкую почтовую ниточку. Пиши другу письма, сворачивай их треугольником, неси хоть каждый день, словно кусок тела своего, в почтовый синий ящик. Но сколько тысяч, сотен тысяч
таких вот писем — от сердца к сердцу — путешествует три года, разыскивая своих адресатов? Кто, кроме военных цензоров, и читал их? Где счастливцвг те, сколько их?..
И вдруг расплакалась навзрыд Мария Михайловна, на глазах у сына, не стыдясь гостей, запричитала взахлеб об умершей молодости, тяжкой вдовьей доле, которую обязана она нести через всю свою жизнь. И только успокоили ее как-то Глеб и Павлик — стук в окно. Темно уже стало, кто там просится — не видно. Ввхбе-жал Юрка на разведку. Вернулся, доложил:
— Там, дядя Глеб, тебя... Ну, дед наш дожидает. Выйти просил, на минуту.
Зачем еще он старому понадобился? Выглянул Глеб за порог ни зги не видно. Неизвестно, когда и метель разыгралась погодка словно по заказу: ветер свистит, снег в тугие жгуты крутит, гонит их по двору и по улице, наметает лобастые сугробы. Как в такую круговерть до вокзала добраться?..
- Ого! — крикнул Глеб в метельную темноту. - Я это. - Иннокентий Федосеевич шагнул ему навстречу, на крыльцо, Лицо его было залеплено снегом. - Попрощаться пришел вот.
— Заходите, если, как говорят, не шутите. Мы как раз провожаемся.
— Не пойду, увольте. — Иннокентий Федосеевич потоптался, крякнул, вытер ладонью мокрое лицо.
— Как хотите, — сказал Глеб.
— Счастливого вам пути, успехов желаю. Простите, если что не так было: время такое.
Пожали друг другу руки. Но старик не уходил, мялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218
— Завидую тебе.
— Почему это завидуешь?
— Увлечен, дело себе выбрал, считай, па всю жизнь — золото искать. Здорово! У меня нот ист ничего такого, болтаюсь, как цветок в проруби, — день мимр прошел, и ладно.
— Будто мешают тебе. И ты себе дело найди. Учиться тебе надо, институт закончить и дальше -ученым стать настоящим. Ты не куксись, не куксись! Ученому не обязательно две ноги иметь, тут голова -главное. Ученые и безрукие, и безногие, и даже слепые — сколько угодно!
— Кончай ты, слушай!
— А то знаешь? Давай вместе двинем! Л? Вдвоем всегда легче - поможем друг другу, поддержим и жить станем вместе, и все вместе. Не пропадем, не боись! Что ты здесь оставляешь? Ничего! И я говорю, ничего. А там и жизнь легче: теплынь, овощи, фрукты — завались! И зимних вещей не требуется — целый год лето. Ну, что тут агитировать, чего агитировать! Сам меня благодарить будешь. Собирайся. Сутки тебе на сборы — на все про все! — и покатим, а?
— Здорово было бы.
— Еще бы не здорово!
— Только разве я соберусь за сутки?
— Так я подожду день-другой, раз такое.
— А если с фабрики не отпустят?
— Ты что, инженер? Директор? Незаменимый техник? Да как это не отпустят? Мы вместе к начальству пойдем. Попробуй не отпусти, раз у меня уже литер на руках!
— Нет, не готов я к такой поездке. Прыг, скок — и срываться куда-то. Прости уж, не могу я так. Ты можешь, а я - нет, ты — другой человек, поэтому и завидую тебе. Вот устроишься, напишешь, если захочешь, весной к тебе и приеду. Точно!
— Никуда ты не приедешь. Будешь в Чебоксарах киснуть.
— Прав ты... Не трави меня, пожалуйста. Ты сильный, я слабак.
- Ну и гордись этим!
- Чем же тут гордиться? И - хватит, а то мы еще поругаемся напоследок.
— Не хочу я ругаться — пустые сомнения тебя разъедают.
— Люди людьми по-разному становятся. Один с детства знает, что он инженером будет или художником, а другой сомневается, колеблется. Ничего в этом плохого.
— Так п ищи, сомневайся! А ты просто время проводишь без толку.
— А ты-то? Давно ли ТЫ таким умным стал?
— Недавно. Мне тоже хорошие люди долго внушали: не сиди, не сиди, думай, ошибайся, пусть и битым будешь, но не сиди, себя пожалей, время не теряй, не мелочись! Я им, этим людям, всю жизнь благодарен буду. Их вокруг нас, дураков, тысячи, их, настоящих, во сто крат больше, чем шушеры всякой. В это я поверил, дружище, здесь, в Чебоксарах, а не только в окопах, когда каждый перед тобой как на ладони. И скажу тебе: мечтаю хоть в одну десятую на них походить, а найду я при этом золото - это время покажет.
— Учиться небось пойдешь?
— Хотел бы, но разве вижу я отсюда, как там все сложится, как получится. Институт кончить - программа максимум.
— Хорошая программа.
— А ты думал! Созрела! Жаль вот, ты примкнуть не хочешь.
— Опять ты за свое.
— Ладно. Жаль, что сегодня никого наших нет.
— Так и остался кто? Валя уехала, Петро воюет, Маша с Зоей все лес рубят — щепки летят. И ты вот уезжаешь.
— Точно, уезжаю, и тебя зову, Паша. Вдвоем всюду веселей.
— Характера у меня не хватает, Глеб...
Базанов и Хрупов беседовали в большой хозяйской комнате, светлой от снега, завалившего город. Мария Михайловна хлопотала по хозяйству, хотела достойно проводить милого ей квартиранта. Юрка-сыроежка, примостившись возле теплой печки, вырезал из доски линкор.
...День проводов Базанова был не столь торжественный, как у Горобца.Получив полный расчет и «Главнефтеснабе», Глеб истратил все деньги и выкупил вперед по карточкам все, что можно было. Добрейшие женщины из бухгалтерии, сложившись, испекли ему громадный пирог из черной муки с картошкой. Хрупов принес бутылку вина. А Мария Михайловна принялась готовить закуску.
Тихо если за стол. Разговор не клеился. Грусть овладевала всеми — каждому надоели проводы, воспоминания о довоенной счастливой жизни, разговоры о нерушимой памяти, обещания писать — просто надоели всем донельзя расставания.
Уехавший — как отрезанный ломоть. Только что был здесь, ходил рядом, за столом сидел, за стенкой спал, мыслями своими делился, радовались вместе, горевали вместе. И вот нет его. Подхватил и понес его далеко жизненный водоворот. И где-то вынесет, к каким людям прибьет, кто его новыми друзьями станет? И иная уже жизнь у него, и заботы иные. И километров зимних тысячи между старым и новым домом — все снега, снега, снега. Попробуй позови, докричись. Одна только и надежда — на тонкую почтовую ниточку. Пиши другу письма, сворачивай их треугольником, неси хоть каждый день, словно кусок тела своего, в почтовый синий ящик. Но сколько тысяч, сотен тысяч
таких вот писем — от сердца к сердцу — путешествует три года, разыскивая своих адресатов? Кто, кроме военных цензоров, и читал их? Где счастливцвг те, сколько их?..
И вдруг расплакалась навзрыд Мария Михайловна, на глазах у сына, не стыдясь гостей, запричитала взахлеб об умершей молодости, тяжкой вдовьей доле, которую обязана она нести через всю свою жизнь. И только успокоили ее как-то Глеб и Павлик — стук в окно. Темно уже стало, кто там просится — не видно. Ввхбе-жал Юрка на разведку. Вернулся, доложил:
— Там, дядя Глеб, тебя... Ну, дед наш дожидает. Выйти просил, на минуту.
Зачем еще он старому понадобился? Выглянул Глеб за порог ни зги не видно. Неизвестно, когда и метель разыгралась погодка словно по заказу: ветер свистит, снег в тугие жгуты крутит, гонит их по двору и по улице, наметает лобастые сугробы. Как в такую круговерть до вокзала добраться?..
- Ого! — крикнул Глеб в метельную темноту. - Я это. - Иннокентий Федосеевич шагнул ему навстречу, на крыльцо, Лицо его было залеплено снегом. - Попрощаться пришел вот.
— Заходите, если, как говорят, не шутите. Мы как раз провожаемся.
— Не пойду, увольте. — Иннокентий Федосеевич потоптался, крякнул, вытер ладонью мокрое лицо.
— Как хотите, — сказал Глеб.
— Счастливого вам пути, успехов желаю. Простите, если что не так было: время такое.
Пожали друг другу руки. Но старик не уходил, мялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218