— ...Не говори ничего,— попросила она.
— Не буду, — ответил он.
— Буду я говорить.
— Говори.
— Только ты не улыбайся.
— Хорошо.
— Я дура.
— Ты?
— Молчи! Я верила, что сказка, в которую ты меня окунул, не могла закончиться так просто. Совещанием по железобетону, скажем. Или тем, что мы пожали бы друг другу руки и разошлись в разные стороны. Я люблю тебя, Глеб. И все мечтала: встречу. Сажусь в самолет, а рядом — ты. Иду по Ленинграду — ты. Открываю дверь комнаты, а там — ты. И чтоб мы были одни. Понимаешь?.. Молчи! И вот я тебя встретила в этом странном городе. Одно это было счастьем. Но потом был день и был вечер, и счастье, огромное, как ком, упало на меня. Думала, не выстою, не выдержу: нельзя же людям столько счастья сразу. Оказалось, живу, уцелела. Я так благодарна тебе. Молчи!.. Мне трудно все это сказать тебе. Так несовременно говорить об этом. Но
я скажу, а ты слушай. Я — как влюбленная девчонка готова на все. Прятаться, бегать тайком к тебе по ночам, назначать свидания хоть на островах Фиджи и прилетать туда без опоздания.
— Ну почему нам надо прятаться? Разве мы обманываем кого-нибудь, делаем что-то постыдное, Наташа?
— Нет, нет! — горячо и убежденно сказала она.— Нет, не на стройке! Это осложнит отношения, твою работу.
— О чем ты говоришь ?! Я тебя люблю. Ты нужна мне.
— Хочешь, чтоб все видели? Впрочем, мне-то все равно, пожалуйста.
— Чтоб что все видели?
- Что мы вместе, что я твоя любовница.
— Почему не жена?
— Не надо так, Глеб. Мне этого не надо, самое честное слово, поверь.
— Но мне это надо, Наташа.
— Не будем торопиться, родной. Я суеверная. Ты станешь жалеть потом — завтра, послезавтра и каждый день. Зачем? А я хочу, чтоб у нас все было светло, радостно — как сегодня.
— Ты меня не знаешь.
— И ты меня мало знаешь. Я боюсь. Самое страшное — потерять тебя. Я теперь не смогу без тебя никогда.
— И я не смогу. Но почему ты лишаешь меня права голоса и права на поступки? Полчаса слышу: я, я, я.
— А хотел бы?..
— Мы, мы, мы.
— Не надо больше об этом, прошу тебя. Помолчали. Луна уползла в сторону, и гостиничный номер погрузился в темноту.
— Сколько сейчас?— спросила она и поспешно добавила: — Только не зажигай свет!
— Четверть двенадцатого. А почему ты спросила?
— Уже больше часа как я должна быть в воздухе.
— Завтра утром поедем вместе, — сказал он. — И завтра же я скажу всем, что ты моя жена.
— Нет, нет. Подожди хоть месяц! — крикнула она.
— И весь месяц мы не будем вместе? Или станем прятаться по темным углам?
— Откуда я знаю! Разве я выдержу? Как ты можешь?
— Ну вот, видишь... И еще свадьбу грохнем по узбекскому образцу — человек на пятьсот, чтоб навеки Солнечному запомнилась.
— Но завтра ты никому не скажешь, не скажешь — обещай! Я должна как-то подготовить себя, маму, Антошку.
— Антошку? — очень серьезно сказал Глеб. — Антошку — это ты, наверное, права.
Каждое утро начиналось на всей огромной территории стройки одинаково: из главной диспетчерской звонил дежурный, принимал рапорты начальников объектов, предприятий, строек, передавал приказы руководства. В десять часов Богин и Глонти, просмотрев сводки главного диспетчера Прокопенко, разговаривали по селектору. В основном — с отстающими. В двенадцать заседал штаб стройки. Все руководство управления было раскреплено по важнейшим сдаточным объектам и шефствовало над ними, контролировало их деятельность. Как правило, штаб заседал до обеда. После обеда и до позднего вечера Богин обычно и не появлялся в кабинете. Со второй половины дня кабинеты управления пустовали допоздна. И так месяц за месяцем — время спрессовывалось, летело незаметно.
Пятидесятикилометровая железнодорожная ветка и ЛЭП подходили к Бешагачу. И на промышленной площадке наступали самые горячие времена. Уже прибывало технологическое оборудование для золотоиз-влекающего комбината. Огромное здание его было почти закончено — наружный каркас, перегородки, покрытия, перекрытия. По существу, это было не одно, а три здания: большой, средний и малый корпуса обогатительных фабрик, вся схема производственного процесса — от потока тысячетонной руды до тонкой струйки чистого золота, которое побежит из тигля.
Рос и углублялся золоторудный карьер — впадина километр на километр, опоясанная серпантином дорог и электрическими кабелями. Вскрышные работы здесь были почти закончены. Гладкое дно впадины окружа-
ли отвалы пустой породы — бедной, «забалансовой», как ее называли, руды. Проектировалась вторая очередь карьера.Разведчики бурили скважины на несколько сот метров и даже на такой глубине не выходили еще из руды. Было, как любил повторять Богин, из-за чего стараться, из-за чего пот и кровь проливать.
И город уже «смотрелся». Первого мая состоялось торжественное открытие кинотеатра и первой очереди торгового центра. Был заложен Дворец культуры, началось строительство стадиона. Морозова вела давно задуманную ею реконструкцию столовой. Тысячи жителей Солнечного трудились по воскресеньям в зоне отдыха, которую в народе шутя по-прежнему называли «шемякинский заповедник».
Вполне приличной железнодорожной станцией Ду-стлик стал и бывший безымянный разъезд. Раз в день прилетал в Солнечный рейсовый пассажирский самолет. Аэродром, на котором прежде сиротливо пасся лишь богинский «Антон», получил права гражданства, и туда был продолжен один из автобусных маршрутов. Стройка заключила договор с «Аэрофлотом», и теперь укатанная площадка превратилась в аэропорт — хоть и маленький, но оборудованный по всем правилам...
На комбинате начали делать фундаменты под технологическое оборудование. Проектировщики ждали, пока оно прибудет, чтобы сверить с чертежами, а строители строили. Вот и сказался этот просчет, неувязка деятельности нескольких организаций. Простая работа стала трудоемкой и сложной, чуть ли не ювелирной. Трудиться приходилось вручную. Экскаватор, даже тракторный, для рытья котлованов не влезал между перегородками, арматурные каркасы сваривали по стерженьку, ибо краны оставались за стенами комбината. Каждый раз возникала проблема с доставкой бетона. Богин клял проектировщиков, но те и в ус не дули: проектные организации не несли никой ответственности за сроки строительства. Степан Иванович еще больше похудел, почернел лицом. Он почти две недели не уезжал с Бешагача. Единственное, что его радовало,— дела на водоводе. За водовод в штабе стройки отвечал секретарь парткома. Пустыня с нетерпением ждала прихода большой воды. К разгару лета сооружение во-
довода должно завершиться. Уже выброшено было астрономическое количество земли, вырыта двухсоткилометровая траншея, сооружено несколько сот воздушных и водяных колодцев, построены насосные станции, проложена дорога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218