Было как в сумерках. Солнце тревожным блеклым пятном пряталось в черных вихрях над дальними барханами.
Я выскочил и остановился, не зная, куда идти, что делать. Сильный и жаркий ветер рванул меня, толкнул в грудь, ударил по лицу, по рукам и ногам тысячами песчинок. Они били, они расстреливали меня, как из пескоструйного аппарата. Не хватало воздуха. Липкий пот бежал по лицу, духота пригибала к земле. Повер-
нувшись спиной к ветру, я двинулся к буровой, ориентируясь лишь чутьем.Ребята во главе с Мишкой Никитенко крепили вышку. Лица, покрытые марлевыми повязками и защитными очками, делали их похожими на инопланетные существа. Крики заглушали вой ветра и скрип песка. Я тоже схватился за какую-то веревку...
За полчаса пыльная буря разметала наш лагерь и унеслась к северу. В радиусе более километра мы принялись разыскивать и извлекать из-под куч песка свое имущество и подсчитывать потери.
Ветер постепенно стихал. Мертвая тишина опускалась над пустыней. Тонкая едкая пыль висела в воздухе. А на горизонте еще бродили, вихляясь, разнокалиберные смерчи.
Потери наши оказались весьма внушительными. И хотя движок продолжал работать и снаряд вертелся, была поломана антенна и выведена из строя рация, сорваны палатки, крыша с камералки — и десятки еще других, более мелких опустошений увидели мы. Но главную нашу потерю мы обнаружили, уже успокоившись, позднее. Мы остались без технической воды, необходимой для бурения. Шквальный ветер перевернул железные бочки, на треть вкопанные в песок, и, опростав, раскатал по пустыне.
Положение создалось тревожное, и все, кроме меня, поняли это сразу. Рация бездействует. Водовозка приедет нескоро. Остановится станок, порода немедленно прихватит снаряд - буровая выйдет из строя. Такова она, пустыня,— кроткая, милая и экзотическая с виду!
Мишка Никитенко принялся действовать. Вот когда раскрылся этот добродушный увалень - его приказы стали короткими и безапелляционными. Питьевую воду - на буровую, за исключением энзе, а если понадобится — и энзе; выдавать каждому на питье в день по бутылке шампанского со склада — хочешь, пьешь три раза в день, а хочешь — сразу после смены; план проходки держать. Главным остается дизелист, как старший по возрасту и по опыту работы в пустыне, а он, Никитенко, отправляется в базовый лагерь и вернется оттуда с водовозкой через сутки.
Представляете, восемьдесят пять километров ехали мы с Гошей на буровую — напрямик, через барханы.
До лагеря полсотни километров по сыпучим пескам, в мартеновскую жару, которая, конечно, настигнет Мишку. И ни тени сомнения. Собирается, будто в магазин за углом, будто в кино или на свидание со своей Ларисой Петровной...
И я за ним увязался. Шучу: шампанское, говорю, совершенно не пью, от него у меня горло сжимается. Усмехнулся: «Ну зачем ты в университет полез? Всю жизнь нищим будешь. Оставайся у меня, на буровой, гроши будут, я тебя бурмастером приличным сделаю,— и согласился: — Пойдем. Вдвоем веселей. Не отставай знай, хожу я шибко».
И зашагали мы по Черным Пескам налегке, как по парку культуры и отдыха. И сразу же понял я, в какую авантюру врубился, не зная брода. Никитенко двигался ритмично, как автомат, оставляя в зыбучем песке глубокие отпечатки своих сапог сорок пятого размера. Он не оглядывался. Вещмешок сидел на его плечах точно прилипший, планшетка била по заду. Я ступал в оставшиеся после Мишки кратеры, старался не отставать, но отставал, останавливаясь то перевести дыхание и вытереть пот, то поправить что-нибудь. Я уже начинал терять из виду Мишку, перевалившего через две гряды барханов.
На вершинах барханов слегка курился песок. Одинокая песчаная акация еле-еле шевелила серебристыми листками. Багровое солнце, сплющиваясь, садилось за изломанную волнистую линию горизонта, окрашивая в розовые и фиолетовые тона песчаные гряды. Я выдыхался.
— Задерживаешь меня, — строго сказал Мишка на первом привале, разрешив мне сделать два глотка из фляги...
— Лучше бы ты остался на буровой,— сказал он еще через два часа. Казалось, он ненавидит и презирает меня.
Стемнело. Блеклое небо посерело, потом на короткое время порозовело, стало быстро чернеть. Проклевывались звезды. Высветил дорожку над головой Млечный Путь. Лицо мое горело, зверски ныла поясница, но жить стало легче.
Видишь Большую Медведицу? — спросил Мишка. Я кивнул. Прошло больше четырех часов, как мы покинули лагерь. — Смотри на ручку ковша. Пойдем на ту, крайнюю звезду, понял? В пустыне дорог нет, тропку проложил — вот и дорога. Заблудиться невозможно, а за ночь мы должны сделать километров хоть тридцать. Иначе солнце взойдет, прихватит — забуксуем. Стало свежо, даже прохладно. Черт бы побрал эти контрасты! Я сидел с парализованными ногами, привалившись спиной к корявому стволу саксаулины, похожей на высохшую, подагрическую, старческую, всю во взбухших венах руку.
— Останься, богом прошу, — сказал Мишка. — Завтра я тебя подберу, не бойся. Натянешь рубаху на саксаул — вот тебе и тень. Пересидишь. А обратно — на машине.
Сил подняться не было.
— Дай отдохнуть, и я пойду,— взмолился я.
— Возись с тобой, понимаешь, — сказал Мишка, разваливаясь рядом.
Глаза у меня слипаются. Я борюсь с дремотой. Песок теплый, на нем приятно лежать. Легко и свободно дышится ночью в пустыне. Почему нельзя поспать хоть немного?..
Когда я проснулся, рядом горел костер. Никитенко, сгорбившись, держал над огнем котелок, подцепив его веткой саксаула. Песок был словно политый золотом, за световым кругом стеной стояла непроглядная чернота.
— Ах ты черт! — воскликнул я и вскочил. Мне было очень стыдно. Мишка имел полное право презирать меня: вызвался в поход и заснул, как ребенок. — А долго я? — спросил смущенно, чувствуя себя способным преодолеть еще хоть сто километров на одной только злости.
— Не суетись, студент, — сказал Мишка рассудительно, но обидным тоном. — Чифиря хлебнем и потопаем. Потеряли мы темп и час доброго хода. Тремя часами при солнце обернется это, учти. Ты воевал? Поди, и ранен был?
— А что? — удивился я и кивнул.
— Знал бы, что раненый, не взял бы тебя в маршрут ни в жизнь. Не для фронтовиков теперь такие броски... Мне вот не пришлось воевать, не успел — жалею. Храбрый я парень, здоровый, а некуда все это девать,
хозяйство свое. Оттого и добродушный, что драться не с кем и не за что.
Чай был терпкий, горький и такой крепкий, что казался густым. Силы возвращались ко мне. Я решил, что скорее упаду и умру, чем покажу еще раз Мишке свою слабость. Мы двигались на северо-восток.
Ковш Большой Медведицы завалился набок, запрокинулся. Слева кривился белый арбузный ломоть луны и серебристо-зеленая дорожка пересекала песчаные холмы. Барханы набегали на нас валами, как волны — на лодчонку в бушующем море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218
Я выскочил и остановился, не зная, куда идти, что делать. Сильный и жаркий ветер рванул меня, толкнул в грудь, ударил по лицу, по рукам и ногам тысячами песчинок. Они били, они расстреливали меня, как из пескоструйного аппарата. Не хватало воздуха. Липкий пот бежал по лицу, духота пригибала к земле. Повер-
нувшись спиной к ветру, я двинулся к буровой, ориентируясь лишь чутьем.Ребята во главе с Мишкой Никитенко крепили вышку. Лица, покрытые марлевыми повязками и защитными очками, делали их похожими на инопланетные существа. Крики заглушали вой ветра и скрип песка. Я тоже схватился за какую-то веревку...
За полчаса пыльная буря разметала наш лагерь и унеслась к северу. В радиусе более километра мы принялись разыскивать и извлекать из-под куч песка свое имущество и подсчитывать потери.
Ветер постепенно стихал. Мертвая тишина опускалась над пустыней. Тонкая едкая пыль висела в воздухе. А на горизонте еще бродили, вихляясь, разнокалиберные смерчи.
Потери наши оказались весьма внушительными. И хотя движок продолжал работать и снаряд вертелся, была поломана антенна и выведена из строя рация, сорваны палатки, крыша с камералки — и десятки еще других, более мелких опустошений увидели мы. Но главную нашу потерю мы обнаружили, уже успокоившись, позднее. Мы остались без технической воды, необходимой для бурения. Шквальный ветер перевернул железные бочки, на треть вкопанные в песок, и, опростав, раскатал по пустыне.
Положение создалось тревожное, и все, кроме меня, поняли это сразу. Рация бездействует. Водовозка приедет нескоро. Остановится станок, порода немедленно прихватит снаряд - буровая выйдет из строя. Такова она, пустыня,— кроткая, милая и экзотическая с виду!
Мишка Никитенко принялся действовать. Вот когда раскрылся этот добродушный увалень - его приказы стали короткими и безапелляционными. Питьевую воду - на буровую, за исключением энзе, а если понадобится — и энзе; выдавать каждому на питье в день по бутылке шампанского со склада — хочешь, пьешь три раза в день, а хочешь — сразу после смены; план проходки держать. Главным остается дизелист, как старший по возрасту и по опыту работы в пустыне, а он, Никитенко, отправляется в базовый лагерь и вернется оттуда с водовозкой через сутки.
Представляете, восемьдесят пять километров ехали мы с Гошей на буровую — напрямик, через барханы.
До лагеря полсотни километров по сыпучим пескам, в мартеновскую жару, которая, конечно, настигнет Мишку. И ни тени сомнения. Собирается, будто в магазин за углом, будто в кино или на свидание со своей Ларисой Петровной...
И я за ним увязался. Шучу: шампанское, говорю, совершенно не пью, от него у меня горло сжимается. Усмехнулся: «Ну зачем ты в университет полез? Всю жизнь нищим будешь. Оставайся у меня, на буровой, гроши будут, я тебя бурмастером приличным сделаю,— и согласился: — Пойдем. Вдвоем веселей. Не отставай знай, хожу я шибко».
И зашагали мы по Черным Пескам налегке, как по парку культуры и отдыха. И сразу же понял я, в какую авантюру врубился, не зная брода. Никитенко двигался ритмично, как автомат, оставляя в зыбучем песке глубокие отпечатки своих сапог сорок пятого размера. Он не оглядывался. Вещмешок сидел на его плечах точно прилипший, планшетка била по заду. Я ступал в оставшиеся после Мишки кратеры, старался не отставать, но отставал, останавливаясь то перевести дыхание и вытереть пот, то поправить что-нибудь. Я уже начинал терять из виду Мишку, перевалившего через две гряды барханов.
На вершинах барханов слегка курился песок. Одинокая песчаная акация еле-еле шевелила серебристыми листками. Багровое солнце, сплющиваясь, садилось за изломанную волнистую линию горизонта, окрашивая в розовые и фиолетовые тона песчаные гряды. Я выдыхался.
— Задерживаешь меня, — строго сказал Мишка на первом привале, разрешив мне сделать два глотка из фляги...
— Лучше бы ты остался на буровой,— сказал он еще через два часа. Казалось, он ненавидит и презирает меня.
Стемнело. Блеклое небо посерело, потом на короткое время порозовело, стало быстро чернеть. Проклевывались звезды. Высветил дорожку над головой Млечный Путь. Лицо мое горело, зверски ныла поясница, но жить стало легче.
Видишь Большую Медведицу? — спросил Мишка. Я кивнул. Прошло больше четырех часов, как мы покинули лагерь. — Смотри на ручку ковша. Пойдем на ту, крайнюю звезду, понял? В пустыне дорог нет, тропку проложил — вот и дорога. Заблудиться невозможно, а за ночь мы должны сделать километров хоть тридцать. Иначе солнце взойдет, прихватит — забуксуем. Стало свежо, даже прохладно. Черт бы побрал эти контрасты! Я сидел с парализованными ногами, привалившись спиной к корявому стволу саксаулины, похожей на высохшую, подагрическую, старческую, всю во взбухших венах руку.
— Останься, богом прошу, — сказал Мишка. — Завтра я тебя подберу, не бойся. Натянешь рубаху на саксаул — вот тебе и тень. Пересидишь. А обратно — на машине.
Сил подняться не было.
— Дай отдохнуть, и я пойду,— взмолился я.
— Возись с тобой, понимаешь, — сказал Мишка, разваливаясь рядом.
Глаза у меня слипаются. Я борюсь с дремотой. Песок теплый, на нем приятно лежать. Легко и свободно дышится ночью в пустыне. Почему нельзя поспать хоть немного?..
Когда я проснулся, рядом горел костер. Никитенко, сгорбившись, держал над огнем котелок, подцепив его веткой саксаула. Песок был словно политый золотом, за световым кругом стеной стояла непроглядная чернота.
— Ах ты черт! — воскликнул я и вскочил. Мне было очень стыдно. Мишка имел полное право презирать меня: вызвался в поход и заснул, как ребенок. — А долго я? — спросил смущенно, чувствуя себя способным преодолеть еще хоть сто километров на одной только злости.
— Не суетись, студент, — сказал Мишка рассудительно, но обидным тоном. — Чифиря хлебнем и потопаем. Потеряли мы темп и час доброго хода. Тремя часами при солнце обернется это, учти. Ты воевал? Поди, и ранен был?
— А что? — удивился я и кивнул.
— Знал бы, что раненый, не взял бы тебя в маршрут ни в жизнь. Не для фронтовиков теперь такие броски... Мне вот не пришлось воевать, не успел — жалею. Храбрый я парень, здоровый, а некуда все это девать,
хозяйство свое. Оттого и добродушный, что драться не с кем и не за что.
Чай был терпкий, горький и такой крепкий, что казался густым. Силы возвращались ко мне. Я решил, что скорее упаду и умру, чем покажу еще раз Мишке свою слабость. Мы двигались на северо-восток.
Ковш Большой Медведицы завалился набок, запрокинулся. Слева кривился белый арбузный ломоть луны и серебристо-зеленая дорожка пересекала песчаные холмы. Барханы набегали на нас валами, как волны — на лодчонку в бушующем море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218