Да и о чем особенном можно было говорить в палате, где каждая койка, казалось, превратилась в звукоуловитель. Маша вытащила Глеба в коридор, но и там их не оставляли в покое: все время вокруг бурлил
людской водоворот — подходил то один, то другой с пустопорожними, никчемушными вопросами, с просьбами отсыпать табачку на закрутку, одолжить листочек чистой бумаги, дать почитать что-нибудь переживательное.
Глеб нервно крутил головой.Маша стояла потупившись, отвечала невпопад.
Глеб тяготился уже этой нежданной встречей, нервничал, ничего не мог поделать с собой и, понимая, что обижает Машу, начинал открыто выражать свое недовольство. А Маша видела все и все понимала и сама хотела уйти, но цепенела почему-то, точно уезжать собралась и эта их встреча должна была стать последней.
Глеб догадался наконец и повел ее вниз. В вестибюле, около забитой двери, ведущей во двор, он задержал девушку, которая почти что бежала, с трудом остановил ее и, отведя в сторону, под лестницу, закрывающую их от посторонних глаз, спросил:
— Почему ты заспешила вдруг? — Это прозвучало фальшиво, он почувствовал это и снова спросил: — Ты хотела сказать мне что-то?
— Нет, с чего ты взял? — Маша все отворачивала лицо, в глазах у нее стояли слезы. — Я так просто. Проведать. Горобец говорил — опять тебя в госпиталь перевели.
— Пустяки.
— Я пойду.
— Ну не торопись, постоим. — Глеб не понимал ее состояния, не находил нужных слов и поэтому продолжал сердиться и на нес и на себя. — Я нормально себя чувствую. И здесь можно поговорить спокойно.
— О чем? — с надеждой спросила Маша, беспомощно оглядываясь и ища глазами, нельзя ли присесть, подумав на миг о том, что, может быть, сегодня ей еще удастся начать тот разговор, ради которого она и пришла в госпиталь. Но сесть под лестницей и поблизости от нее было не на что. Маша посмотрела на Глеба доверчиво и незащищенно и спросила: — Может, ты хотел сказать мне что?
— Да нет, — Глеб пожал плечами. — Ничего. Как вы там все — Зоя, Валя?
Маша сжалась. Лицо ее потухло.
— Нормально — вкалываем.
— А ты?
— Я в ночь.
— Понятно.
— Что тебе понятно? — вырвалось у нее.— Что?
— Да так, вообще. Разве вас поймешь.
— Где вам! Помолчали.
— Будь здоров, — сказала Маша отчаянно. — Я пошла. Поправляйся! — и, опустив голову, она зашагала к выходу, твердо решив не оборачиваться, потому что нет между ними ничего, не было любви и быть теперь не могло.
«Странная какая-то стала, — подумал Глеб. — Неизвестно, зачем и приходила...»
Вазанов чувствует себя еще неважно: нет-нет да и заболит живот, поташнивает, пропадает аппетит. Оказывается, не так здоров он, как ему хотелось. Опять врачи допрашивали с пристрастием: что ел, не пил ли больше...
— Присядьте, — сказал главврач. — Теперь встаньте. Руки на бедра. Присядьте резче... Так. Больно?
— Немного.
— В паху?
— Да.
— Я так и думал. Никаких резких движений. Вот вам освобождение от трудных работ... Если бы не ваша биография и ордена, я подумал, вы нарочно затягиваете лечение.
— Да вы что, товарищ майор?!
— Нет, я отнюдь не утверждаю, но объективно получается так.
— Мне в вашем госпитале как на каторге! Хоть завтра на фронт!
— Придет время, ни дня вас не задержим.
— Придет время... Так и лечите быстрее.
— Лечим, но и вы нам не мешайте...
— Пойдешь в картофельный наряд, — сказал старшина Цацко. — Дело не хитрое и не пыльное.
— Есть в картофельный наряд!
— Будет худо — доложишь. Посмотрим там.
— Есть доложить!
— Идите!..
«Бу-бу-бу», — монотонно звучит голос соседа.Снова рота выздоравливающих, друзья, Петя Горобец. Картофельный наряд — неутихающие разговоры...
Механически строгая картофелину, Глеб думал о дне, когда он выпишется из госпиталя, распрощается с девушками, с Чебоксарами и без всякого сожаления отправится туда, куда его пошлют для дальнейшего прохождения службы. Может быть, удастся вместе с Горобцом, тот обязательно ведь пробьется в свою часть, чтобы довоевать с ней до конца. В этом есть смысл — Петькина бригада всегда на острие главного удара, ее танки наверняка первыми будут в Берлине. Найдется в бригаде должность и для простого связиста...
— Фрицы на высотке, а мы внизу,— продолжает свой рассказ сосед. — «Зайцева ко мне! — ото нашего комвзвода капитан вызывает. — Бери своих орлов и чтоб к рассвету пулемета там как не было». Полезли мы. Ни зги не видать.
Впереди сапоги кореша моего, трофейные сапоги у него были, с гвоздиками. Блестят гвоздики, а они будто звезды на небе для меня. Тихо. Кузнечики стрекочут. И на высотке тихо. Нам бы еще метров сто пятьдесят преодолеть. А тут вдруг «пук» — «тиууу»,— мина дурная какая-то в гости летит. Чвакнула неподалеку, рванула, запели птичками осколки. Несильно рванула, а один наш славянин возьми и вскочи. Невоздержанный. Обстрелянный, а невоздержанный — и такое бывало сколько хочешь. Немцы учуяли, забеспокоились и — раз! — ракету подвесили, осветительную. Все, как на том свете, бело-зеленым цветом покрасилось. И от нашей скрытности гулькин нос. Как он дал, как дал, нас, как тараканов на столе, разметало...
«Может быть, отпуск будет, — думает Глеб. — Хорошо, если дадут отпуск. И разрешат в Ленинград съездить. Поймите, товарищ начальник, всю войну дома не был. Мать надо найти, сколько писем посылал и все без ответа. Буду искать ее через знакомых, через соседей, через одноклассников. Не может быть, чтоб в целом городе никого не осталось. Знаю, что блокада, что
трудно, но хоть какие-то концы появятся. Многих ведь не эвакуировали. Она-то, если жива, тоже ведь, поди, меня давно похоронила, а я жив и воевать еще собираюсь».
— Оттянули нас в тыл, конечно. Докладываю майору: «Первым делом, так и так, баньку организовать нам надо».— «Баньку? Демобилизационные настроения у тебя, старшина».— «Никак нет, товарищ майор: во-шебойка нужна нам нынче, как хлеб. Потому что хлеб едим мы, а вошки, извиняюсь, нас...»
«Интересно, можно ли добраться до Москвы пароходом? — не спеша разматывает клубок своих мыслей Базанов. — Сесть бы на верхней палубе, солнышко припекает, берега плывут. Покой, чистота, благодать. Дня два — и столица. А оттуда в Ленинград, с вокзала — пешком по Невскому, по набережной Невы, через мост Лейтенанта Шмидта — домой. Каким он стал, Ленинград? И что на месте нашего дома — куча развалин, огороженных забором, пустырь или стоит уже новый дом?»
И сразу же Глеб обрывает себя, заставляет думать о другом: мысли о доме слишком тяжелы и тревожны. Размечтался! Пароход, солнышко, берега плывут — покой, чистота!.. Человек предполагает, строит планы, и чем больше занимается он этим, тем меньше все ему удается. Обязательно какая-то мелочь, неожиданность, обязательно что-то случится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218