Одни — молча, накинун товар на плечи или растопырив на руках, другие — призывно рекламируя его.
Убогие личности, шныряя в толпе, продают из-под полы самогон и водку по пятьсот рублей пол-литра. Большим спросом пользуется табак-самосад в граненых стаканчиках, махра в пачках и — особо! — трубочный, довоенный табачок в фабричной упаковке.
Бесцельно бродят инвалиды, истово вмешиваются в торга, спорят с продавцами, помогают советами покупателям, концентрируются возле газетного ларька. По-быстрому готовы перекинуться в очко с любым желающим, заставляют прирученных хомяков «тащить судьбу», предлагают делать ставки, на расчерченном клетками газетном листе крутят «волчок» и приобщают простаков к азартной «монтекарловской рулетке».
Над толпой, зажатой бревенчатыми сараями и складами, ограждающими незамещенную площадь возле Кабулки, висит пыльное, душное марево. Кисло пахнет-прелой соломой, свежим навозом, дегтем. Все базарные
звуки сливаются в сильное, тревожное и взволнованное гудение.
...Горобец пробирался вперед, раздвигая толпу мощным плечом. Базанов шел за ним, как утлый ялик за теплоходом. Их товаром никто не интересовался.
У телеги, с которой дебелая тетка продавала квашеную капусту и соленые огурцы, Горобец остановился.
— Почем огурчики, мать? - поинтересовался он, пробуя капусту.
— Червонец пара. — Продавщица покосилась подозрительно, прикрыла бочонок грудью.
— Загибаешь!
— Иди дальше.
— А один сколько? — спросил Глеб.
— Небось грамотный, сосчитай, - тетка прикрыла собой обе кадки. Ватное лицо ее приняло привычно плаксивое выражение.
— Пятерка. А пол-огурца - два с полтиной, так? — улыбнулся Глеб. - Держи! - протянув продавщице деньги, он вытащил огурец покрупнее, откусил кусок и передал Горебцу: - Жуй, Петя, до половины - заплачено !
— Ты что это ?! — растерялась тетка. - Как так за половину ?
— Свое возьмем, остаток другой купит.
— Ведь кусали?! Дай хоть рупь еще - за весь. А?
— Больше не могу, нету.
— И огурцы у тебя хреновые, - поддакнул Петр. Они засмеялись.
— Ироды!— закричала продавщица. — Рожи бесстыжие, совести у вас нет, насмешки строят, добро губят, трудом нажитое, подавитесь огурцом этим проклятым!— и она пустила им вслед огрызком.
— Караул! Грабят! Люди добрые! - раздалось неподалеку, и толпа устремилась на крик.
В центре образовавшегося круга растерянно суетился сухощавый мужичонка неопределенного возраста в длинном брезентовом балахоне до пят и новых галошах, надетых поверх белых шерстяных носков. Бросаясь то к одному, то к другому и ища у каждого сочувствия, он бестолково приговаривал:
— Из Канаша мы, из Канаша, граждане. Торбу семечек всего-то и привезли. Только пристроились на продажу, глянь — унесли мешок из-под самого зрения. Что же это, граждане?!
— Подумаешь, семечки украли,— сказал кто-то из толпы.
— Головы летят, дома дети голодают.
— А этот из-за дерьма убивается.
— Новые вырастишь! Люди расходились.
— Надоело, Петя, — сказал Базанов. — Какие мы с тобой купцы!
— Побудь тут минут несколько. Я обернусь. — Горо-бец подмигнул и скрылся в толпе, будто растворился.
Базанов присел в сторонку на травянистый, исступленно зеленый взгорок у берега речушки.Рядом старуха в пенсне уговаривала девушку купить у нее льняную скатерть: можно десять платков нарезать и износу им не будет.
Тощий, сутулый милиционер пропел мимо, цепко держа за ворот, оборванца, перепачканного в угольной пыли.Горобец все не возвращался.К Базанову приблизился светловолосый средних лет человек в модном коверкотовом, с подложенными плечами, грязном пиджаке, надетом на голое тело. Вежливо поинтересовался, что хотел бы получить пап за рубаху и кальсоны. Человек говорил с акцентом. Глеб спросил, кто он, откуда.
— А естм поляк, львовянин. Эвакуант.
— А почему ты не воюешь, львовянин?
— Невьем, товажищ, — он грустно усмехнулся. — Не берут, пан жолнеж.
— Плохо. Не доверяют, что ли? Светловолосый пожал плечами, узкое лицо его болезненно скривилось:
— Так... Глаза, сердце — невьем. То не добже — война до конца жиця.
— И один ты здесь, поляк?
— Так. Усих тен герман зробил. Вшистко забрал.
— И что — работаешь?
— Працую на лес. Заготовка, — поляк улыбнулся и смущенно почесал грудь.
— Оборвался, — сказал Глеб. — На что ж покупаешь?
— Пинензы, — светловолосый вытащил из внутреннего кармана смятую сотню, бережно разгладил ее. — Пшепрашам, товажищ.
— Негусто: сотня, подумаешь.
— То так,— согласился тот.— Более немам.
— Да ладно, держи! — Глеб свернул белье и сунул ему за пазуху. — Гуляй, львовянин.
— Дзенькую, бардзо дзенькую. — Лицо львовянина осветилось несмелой улыбкой, стало совсем беззащитное и по-детски счастливое. — Може, пан жолнеж купит вудки? Пшепрашам! — он опять протянул Глебу сотню и сказал с базановской интонацией: — Бери, гуляй, гуляй.
Глеб улыбнулся:
— Значит, пшепрашам? И вашим, и нашим? Так не пойдет, то не добже. Купи себе пожрать лучше: одни кости остались. А меня государство бесплатно кормит. Не твоя забота, — он хлопнул по плечу горемыку львовянина и, развернув его от себя, подтолкнул в сторону...
Горобец, выслушав рассказ Глеба, нахмурился:
— Жалостливый. Не люблю я такого, показуха одна, — сказал он брезгливо. — Что знаешь об этом поляке? Может, он контрик? И на фронт его не посылают, а на фронте у нас, между прочим, целая дивизия имени товарища Костюшко. Отчаянно дерутся, сам видел. А ты ему свое нательное отдал, за красивые глаза. Документы лучше бы проверил. Учись бдительности, пока я жив!
Впрочем, Горобец тут же забыл и о поляке, и о всей этой истории. Он отвел Глеба подальше от базарной суеты и, усадив за пустыми бочками,, принялся демонстрировать трофеи. Аккуратно расстелив газету, он выложил на нее полкруга домашнего хлеба, три огурца, шматок розоватого сала толщиной в четыре пальца, четвертинку самогонки и, наслаждаясь удивлением друга, выкинул небрежно солидный комок смятых денег. От Горобца уже слегка попахивало.
— И все за сапоги? — удивился Глеб.
— Считай, да, — уклончиво ответил Горобец. — Малой кровью, могучим ударом, раз — и в дамки!
— Украл, что ли?
— За кого ты меня принимаешь?! — Горобец возмущенно вскинулся. — Земляка встретил — под одной яблоней однажды спали. Какая разница?
— А все же?
— Твой принцип?
— Принцип.
— Скажу. Хлеб и сало — за сапоги, остальное честно в очко выиграл. Карта валила, два банка сорвал. Допрос окончен? Видишь, обеспечение продуктовым и денежным довольствием шло легальным путем.
— Силен!
— На том стою, пока жив. Хлебни.
— А уверен, что нужно?
— Хоть и не уверен, а выпил. Жив, пузо не разорвало, и бодрость в теле. Действуй! Но не увлекайся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218
Убогие личности, шныряя в толпе, продают из-под полы самогон и водку по пятьсот рублей пол-литра. Большим спросом пользуется табак-самосад в граненых стаканчиках, махра в пачках и — особо! — трубочный, довоенный табачок в фабричной упаковке.
Бесцельно бродят инвалиды, истово вмешиваются в торга, спорят с продавцами, помогают советами покупателям, концентрируются возле газетного ларька. По-быстрому готовы перекинуться в очко с любым желающим, заставляют прирученных хомяков «тащить судьбу», предлагают делать ставки, на расчерченном клетками газетном листе крутят «волчок» и приобщают простаков к азартной «монтекарловской рулетке».
Над толпой, зажатой бревенчатыми сараями и складами, ограждающими незамещенную площадь возле Кабулки, висит пыльное, душное марево. Кисло пахнет-прелой соломой, свежим навозом, дегтем. Все базарные
звуки сливаются в сильное, тревожное и взволнованное гудение.
...Горобец пробирался вперед, раздвигая толпу мощным плечом. Базанов шел за ним, как утлый ялик за теплоходом. Их товаром никто не интересовался.
У телеги, с которой дебелая тетка продавала квашеную капусту и соленые огурцы, Горобец остановился.
— Почем огурчики, мать? - поинтересовался он, пробуя капусту.
— Червонец пара. — Продавщица покосилась подозрительно, прикрыла бочонок грудью.
— Загибаешь!
— Иди дальше.
— А один сколько? — спросил Глеб.
— Небось грамотный, сосчитай, - тетка прикрыла собой обе кадки. Ватное лицо ее приняло привычно плаксивое выражение.
— Пятерка. А пол-огурца - два с полтиной, так? — улыбнулся Глеб. - Держи! - протянув продавщице деньги, он вытащил огурец покрупнее, откусил кусок и передал Горебцу: - Жуй, Петя, до половины - заплачено !
— Ты что это ?! — растерялась тетка. - Как так за половину ?
— Свое возьмем, остаток другой купит.
— Ведь кусали?! Дай хоть рупь еще - за весь. А?
— Больше не могу, нету.
— И огурцы у тебя хреновые, - поддакнул Петр. Они засмеялись.
— Ироды!— закричала продавщица. — Рожи бесстыжие, совести у вас нет, насмешки строят, добро губят, трудом нажитое, подавитесь огурцом этим проклятым!— и она пустила им вслед огрызком.
— Караул! Грабят! Люди добрые! - раздалось неподалеку, и толпа устремилась на крик.
В центре образовавшегося круга растерянно суетился сухощавый мужичонка неопределенного возраста в длинном брезентовом балахоне до пят и новых галошах, надетых поверх белых шерстяных носков. Бросаясь то к одному, то к другому и ища у каждого сочувствия, он бестолково приговаривал:
— Из Канаша мы, из Канаша, граждане. Торбу семечек всего-то и привезли. Только пристроились на продажу, глянь — унесли мешок из-под самого зрения. Что же это, граждане?!
— Подумаешь, семечки украли,— сказал кто-то из толпы.
— Головы летят, дома дети голодают.
— А этот из-за дерьма убивается.
— Новые вырастишь! Люди расходились.
— Надоело, Петя, — сказал Базанов. — Какие мы с тобой купцы!
— Побудь тут минут несколько. Я обернусь. — Горо-бец подмигнул и скрылся в толпе, будто растворился.
Базанов присел в сторонку на травянистый, исступленно зеленый взгорок у берега речушки.Рядом старуха в пенсне уговаривала девушку купить у нее льняную скатерть: можно десять платков нарезать и износу им не будет.
Тощий, сутулый милиционер пропел мимо, цепко держа за ворот, оборванца, перепачканного в угольной пыли.Горобец все не возвращался.К Базанову приблизился светловолосый средних лет человек в модном коверкотовом, с подложенными плечами, грязном пиджаке, надетом на голое тело. Вежливо поинтересовался, что хотел бы получить пап за рубаху и кальсоны. Человек говорил с акцентом. Глеб спросил, кто он, откуда.
— А естм поляк, львовянин. Эвакуант.
— А почему ты не воюешь, львовянин?
— Невьем, товажищ, — он грустно усмехнулся. — Не берут, пан жолнеж.
— Плохо. Не доверяют, что ли? Светловолосый пожал плечами, узкое лицо его болезненно скривилось:
— Так... Глаза, сердце — невьем. То не добже — война до конца жиця.
— И один ты здесь, поляк?
— Так. Усих тен герман зробил. Вшистко забрал.
— И что — работаешь?
— Працую на лес. Заготовка, — поляк улыбнулся и смущенно почесал грудь.
— Оборвался, — сказал Глеб. — На что ж покупаешь?
— Пинензы, — светловолосый вытащил из внутреннего кармана смятую сотню, бережно разгладил ее. — Пшепрашам, товажищ.
— Негусто: сотня, подумаешь.
— То так,— согласился тот.— Более немам.
— Да ладно, держи! — Глеб свернул белье и сунул ему за пазуху. — Гуляй, львовянин.
— Дзенькую, бардзо дзенькую. — Лицо львовянина осветилось несмелой улыбкой, стало совсем беззащитное и по-детски счастливое. — Може, пан жолнеж купит вудки? Пшепрашам! — он опять протянул Глебу сотню и сказал с базановской интонацией: — Бери, гуляй, гуляй.
Глеб улыбнулся:
— Значит, пшепрашам? И вашим, и нашим? Так не пойдет, то не добже. Купи себе пожрать лучше: одни кости остались. А меня государство бесплатно кормит. Не твоя забота, — он хлопнул по плечу горемыку львовянина и, развернув его от себя, подтолкнул в сторону...
Горобец, выслушав рассказ Глеба, нахмурился:
— Жалостливый. Не люблю я такого, показуха одна, — сказал он брезгливо. — Что знаешь об этом поляке? Может, он контрик? И на фронт его не посылают, а на фронте у нас, между прочим, целая дивизия имени товарища Костюшко. Отчаянно дерутся, сам видел. А ты ему свое нательное отдал, за красивые глаза. Документы лучше бы проверил. Учись бдительности, пока я жив!
Впрочем, Горобец тут же забыл и о поляке, и о всей этой истории. Он отвел Глеба подальше от базарной суеты и, усадив за пустыми бочками,, принялся демонстрировать трофеи. Аккуратно расстелив газету, он выложил на нее полкруга домашнего хлеба, три огурца, шматок розоватого сала толщиной в четыре пальца, четвертинку самогонки и, наслаждаясь удивлением друга, выкинул небрежно солидный комок смятых денег. От Горобца уже слегка попахивало.
— И все за сапоги? — удивился Глеб.
— Считай, да, — уклончиво ответил Горобец. — Малой кровью, могучим ударом, раз — и в дамки!
— Украл, что ли?
— За кого ты меня принимаешь?! — Горобец возмущенно вскинулся. — Земляка встретил — под одной яблоней однажды спали. Какая разница?
— А все же?
— Твой принцип?
— Принцип.
— Скажу. Хлеб и сало — за сапоги, остальное честно в очко выиграл. Карта валила, два банка сорвал. Допрос окончен? Видишь, обеспечение продуктовым и денежным довольствием шло легальным путем.
— Силен!
— На том стою, пока жив. Хлебни.
— А уверен, что нужно?
— Хоть и не уверен, а выпил. Жив, пузо не разорвало, и бодрость в теле. Действуй! Но не увлекайся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218