Глеба словно сковывало, словно зажимало. Поэтому и говорили о пустяках, так — ни о чем...
Вечерами на набережной недалеко от госпиталя, возле пристани, к которой спускалась расшатанная и скрипучая двадцатиметровая деревянная лестница, собирались горожане. Большинство — молодые женщины, мужчин немного — всего десяток солдат и офицеров, раненые из роты выздоравливающих да подростки-малолетки, ожидающие призыва в армию. Вели разговоры, флиртовали напропалую, лузгали семечки. Появлялась, начинала страдать в руках неопытного музыканта-слепца заклеенная на мехах гармоника. С трудом пробивалась к слушателям мелодия «Землянки», потом «Катюши». Подбадривая гармониста, вступал неслаженный, но воодушевленный общей идеей хор. Многие певцы, стараясь обратить на себя внимание, показать, на что способны, форсировали голоса. Песни звучали громко, и еще громче аплодировали себе сами исполнители, собравшиеся у покосившейся, местами порушенной на топливо балюстрады набережной. «Мысом любви» называли это место чебоксарцы.
Осклабившись, слепой музыкант лихо растягивал меха. Гармошка вздрагивала, рявкала, издавала дикий рыдающий звук, и начинались танцы. Звучало немыслимое танго, потом вальс, потом опять то же танго. Кавалеры торопливо приглашали дам. А дамы — кому кавалеров не хватало — своих подруг. И все танцевали. Забывались на миг невзгоды, война, лишения, госпитальные койки.
Расходились, когда совсем темнело. Молодость — молодостью, веселье — весельем, а рано утром — работа для фронта, обычные заботы, обычные тревоги о родных и близких на войне... Каждый, чем мог, благодарил безотказного гармониста. Кто куском хлеба или парой луковиц, кто рублем, а кто и просто добрым словом, сказанным на прощанье.
Базанов не танцевал: боялся, что разойдется шов. Главврач на очередном осмотре напугал его осложнениями, и Глеб осторожничал. Он сидел рядом с гармонистом, ждал, что придут Маша и Зоя, а может быть, и Валя, но они почему-то не появлялись. Горобсц говорил, что эта проблема его не интересует, а позднее сообщил: нет их в Чебоксарах, послали на левый берег, на заготовку и вывозку дров для города.
Все же, видно, зацепила его чем-то девушка с чулочного комбината. При всем своем напускном цинизме был Горобец натурой пылкой и увлекающейся, и, уж если нравился ему человек, распахивал он перед ним душу и привязывался намертво, всем готов был поделиться, последнее с себя отдать. Так привязался он к Глебу, у которого был характер иной — мягкий и несколько замкнутый, и к Зое, сумевшей за несколько дней увлечь его.
У Горобца все было наружу — и привязанность, и неприязнь. Базанов прощал ему за это и самоуверенность, и нахрапистую бесцеремонность, полное отсутствие юмора, отсутствие душевной чуткости к другим, не интересным ему людям. Они рассказали друг другу о себе, кажется, все. И думали о будущей жизни, которая не представлялась им еще конкретно-определенной, но виделась непременно веселой, беспечной и сияюще-заманчивой. Были у них и ближайшие планы: они выписываются из госпиталя, требуют направление в одну часть, в горобцовскую танковую бригаду, где его помнят и ждут, кончают войну, возвращаются на гражданку — им, фронтовикам, все дороги открыты...
Тут-то и теряли их совместные планы конкретность. Куда они возвращаются? В Ленинград, в Харьков? Чем занимаются после заслуженного отдыха? Сколько продлится это сияющее безделье? «На берегу Днепра, с хорошей девчонкой, как Зойка» — по мысли Петра,
или: «У себя дома на Васильевском, когда знаешь, что и завтра, и послезавтра никуда не надо торопиться» — по мысли Глеба. Рассуждая еще совсем по-мальчишески, они просто отмахивались от этих самых важных вопросов. Были уверены — все устроится, утрясется само собой.
Однажды в субботу, когда им выдали сержантскую зарплату, Горобец сказал:
— На днях наши девчата возвращаются, надо бы встретить хоть как-то. Предлагаю рейд на толчок, потому что с этой мелочагой, — он презрительно подкинул на ладони несколько замусоленных смятых бумажек, — только семечки покупать. Пойдешь со мной, Глебка? И правильно: обрадуем девчат. Какие у них радости в этих Чебоксарах!
Против всяких ожиданий получив увольнительные и перетряхнув вещмешки, солдаты отправились на базар. Настроение было отличное. Глеб нес на продажу «запасную» рубаху и кальсоны. Петр решил избавиться от лишней пары не очень новых, но целых хромовых сапог.
- «Была весна, цвели дрова, и пели лошади, верблюд из Африки приехал на коньках. Ему понравилась колхозная буренушка, купил ей туфли на высоких каблуках»,— безбожно фальшивя, напевал Горобец. Он шагал широко, и Глеб еле поспевал за ним.
Тыловые базары в ту пору были удивительно похожи один на другой. И в больших, и в малых городах людской водоворот закручивался возле самого необходимого: хлеба, картошки, сала. Продукты являлись основной ценностью и мерилом стоимости всего остального. Деньги были не нужны, во всех торговых сделках главенствовал товарообмен. И продавцы, и покупатели не очень-то разбирались в политэкономии. Покупатели, по большей части люди приезжие, эвакуированные, городские,, хотели поесть и накормить своих детей и поэтому не очень рядились, стараясь повыгоднее выменять на продукты те немногие ценные, полуценные, а порой и совершенно бесполезные и никчемные вещи, которые удалось захватить с собой впопыхах при отъезде. Базары были полны этими никому не нужными вещами и предметами, которые не исчезали, стойко копились на дощатых, грубо сколоченных прилавках,
трогательно напоминая об ушедших в далекое прошлое мирных днях, о брошенных и потерянных домах, о счастливой и устроенной довоенной жизни.
Как говорили тогда: ничего не жалко, надо питаться жирами, дышать воздухом, а не наоборот.
Чебоксарский базар не являлся исключением. Все здесь было как на обыкновенной тыловой толкучке — грязь, шелуха, навоз, давленая солома под ногами. Квохтанье кур и предсмертный визг поросят. Тоскливое блеяние коз. Голодные бродячие собаки, похожие на ободранных плоских кроликов. Добрые глаза тощих лошадей, хрумкающих сено. Беспорядочное нагромождение телег. Малоподвижные и величественные, как Будда, старые чувашки в армяках и белых платках, надвинутых на лоб. Низкорослые пожилые мужички — скуластые, сухонькие, одетые по-воскресному. Продавцы картошки, выложенного маленькими отпотевшими комочками на листья лопуха масла, молока и прочих богатств солидно и незыблемо стоят на месте. Продавцы пальто и костюмов, меховых воротников и зимних шапок, лакированных ботинок и артистических фраков, часов, самоваров, ковров ходят повсюду с товаром, выставленным напоказ, чтоб любой увидев и смог прицениться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218
Вечерами на набережной недалеко от госпиталя, возле пристани, к которой спускалась расшатанная и скрипучая двадцатиметровая деревянная лестница, собирались горожане. Большинство — молодые женщины, мужчин немного — всего десяток солдат и офицеров, раненые из роты выздоравливающих да подростки-малолетки, ожидающие призыва в армию. Вели разговоры, флиртовали напропалую, лузгали семечки. Появлялась, начинала страдать в руках неопытного музыканта-слепца заклеенная на мехах гармоника. С трудом пробивалась к слушателям мелодия «Землянки», потом «Катюши». Подбадривая гармониста, вступал неслаженный, но воодушевленный общей идеей хор. Многие певцы, стараясь обратить на себя внимание, показать, на что способны, форсировали голоса. Песни звучали громко, и еще громче аплодировали себе сами исполнители, собравшиеся у покосившейся, местами порушенной на топливо балюстрады набережной. «Мысом любви» называли это место чебоксарцы.
Осклабившись, слепой музыкант лихо растягивал меха. Гармошка вздрагивала, рявкала, издавала дикий рыдающий звук, и начинались танцы. Звучало немыслимое танго, потом вальс, потом опять то же танго. Кавалеры торопливо приглашали дам. А дамы — кому кавалеров не хватало — своих подруг. И все танцевали. Забывались на миг невзгоды, война, лишения, госпитальные койки.
Расходились, когда совсем темнело. Молодость — молодостью, веселье — весельем, а рано утром — работа для фронта, обычные заботы, обычные тревоги о родных и близких на войне... Каждый, чем мог, благодарил безотказного гармониста. Кто куском хлеба или парой луковиц, кто рублем, а кто и просто добрым словом, сказанным на прощанье.
Базанов не танцевал: боялся, что разойдется шов. Главврач на очередном осмотре напугал его осложнениями, и Глеб осторожничал. Он сидел рядом с гармонистом, ждал, что придут Маша и Зоя, а может быть, и Валя, но они почему-то не появлялись. Горобсц говорил, что эта проблема его не интересует, а позднее сообщил: нет их в Чебоксарах, послали на левый берег, на заготовку и вывозку дров для города.
Все же, видно, зацепила его чем-то девушка с чулочного комбината. При всем своем напускном цинизме был Горобец натурой пылкой и увлекающейся, и, уж если нравился ему человек, распахивал он перед ним душу и привязывался намертво, всем готов был поделиться, последнее с себя отдать. Так привязался он к Глебу, у которого был характер иной — мягкий и несколько замкнутый, и к Зое, сумевшей за несколько дней увлечь его.
У Горобца все было наружу — и привязанность, и неприязнь. Базанов прощал ему за это и самоуверенность, и нахрапистую бесцеремонность, полное отсутствие юмора, отсутствие душевной чуткости к другим, не интересным ему людям. Они рассказали друг другу о себе, кажется, все. И думали о будущей жизни, которая не представлялась им еще конкретно-определенной, но виделась непременно веселой, беспечной и сияюще-заманчивой. Были у них и ближайшие планы: они выписываются из госпиталя, требуют направление в одну часть, в горобцовскую танковую бригаду, где его помнят и ждут, кончают войну, возвращаются на гражданку — им, фронтовикам, все дороги открыты...
Тут-то и теряли их совместные планы конкретность. Куда они возвращаются? В Ленинград, в Харьков? Чем занимаются после заслуженного отдыха? Сколько продлится это сияющее безделье? «На берегу Днепра, с хорошей девчонкой, как Зойка» — по мысли Петра,
или: «У себя дома на Васильевском, когда знаешь, что и завтра, и послезавтра никуда не надо торопиться» — по мысли Глеба. Рассуждая еще совсем по-мальчишески, они просто отмахивались от этих самых важных вопросов. Были уверены — все устроится, утрясется само собой.
Однажды в субботу, когда им выдали сержантскую зарплату, Горобец сказал:
— На днях наши девчата возвращаются, надо бы встретить хоть как-то. Предлагаю рейд на толчок, потому что с этой мелочагой, — он презрительно подкинул на ладони несколько замусоленных смятых бумажек, — только семечки покупать. Пойдешь со мной, Глебка? И правильно: обрадуем девчат. Какие у них радости в этих Чебоксарах!
Против всяких ожиданий получив увольнительные и перетряхнув вещмешки, солдаты отправились на базар. Настроение было отличное. Глеб нес на продажу «запасную» рубаху и кальсоны. Петр решил избавиться от лишней пары не очень новых, но целых хромовых сапог.
- «Была весна, цвели дрова, и пели лошади, верблюд из Африки приехал на коньках. Ему понравилась колхозная буренушка, купил ей туфли на высоких каблуках»,— безбожно фальшивя, напевал Горобец. Он шагал широко, и Глеб еле поспевал за ним.
Тыловые базары в ту пору были удивительно похожи один на другой. И в больших, и в малых городах людской водоворот закручивался возле самого необходимого: хлеба, картошки, сала. Продукты являлись основной ценностью и мерилом стоимости всего остального. Деньги были не нужны, во всех торговых сделках главенствовал товарообмен. И продавцы, и покупатели не очень-то разбирались в политэкономии. Покупатели, по большей части люди приезжие, эвакуированные, городские,, хотели поесть и накормить своих детей и поэтому не очень рядились, стараясь повыгоднее выменять на продукты те немногие ценные, полуценные, а порой и совершенно бесполезные и никчемные вещи, которые удалось захватить с собой впопыхах при отъезде. Базары были полны этими никому не нужными вещами и предметами, которые не исчезали, стойко копились на дощатых, грубо сколоченных прилавках,
трогательно напоминая об ушедших в далекое прошлое мирных днях, о брошенных и потерянных домах, о счастливой и устроенной довоенной жизни.
Как говорили тогда: ничего не жалко, надо питаться жирами, дышать воздухом, а не наоборот.
Чебоксарский базар не являлся исключением. Все здесь было как на обыкновенной тыловой толкучке — грязь, шелуха, навоз, давленая солома под ногами. Квохтанье кур и предсмертный визг поросят. Тоскливое блеяние коз. Голодные бродячие собаки, похожие на ободранных плоских кроликов. Добрые глаза тощих лошадей, хрумкающих сено. Беспорядочное нагромождение телег. Малоподвижные и величественные, как Будда, старые чувашки в армяках и белых платках, надвинутых на лоб. Низкорослые пожилые мужички — скуластые, сухонькие, одетые по-воскресному. Продавцы картошки, выложенного маленькими отпотевшими комочками на листья лопуха масла, молока и прочих богатств солидно и незыблемо стоят на месте. Продавцы пальто и костюмов, меховых воротников и зимних шапок, лакированных ботинок и артистических фраков, часов, самоваров, ковров ходят повсюду с товаром, выставленным напоказ, чтоб любой увидев и смог прицениться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218