Произошло это в самом конце сентября. Сентябрь был еще жарким в тот год. И изобильным. Сады были полны плодов, ветви ломились под их тяжестью. На улицах продавали цветы. Цветов было очень много, просто море цветов. Успешно закончив студенческую практику, Глеб прилетел из Каракалпакии счастливый. Он торопился на Пушкинскую, только на пять минут забежал по пути обнять старого Тишу. Он ничего еще не знал...
А потом они с Ануш шли пешком с кладбища и говорили о нестаром Рубене, который мог бы жить и жить, быть рядом с ними, шутить, как он всегда шутил, рассказывать истории про историю, давать советы. Не верилось, что Рубен лежит в земле, что не выйдет, как обычно, из-за стола, отодвинув кресло, не обнимет, не раздастся его голос — всегда насмешливый, чуть с хрипотцой. Глеб и не пытался утешать Ануш. Возле сквера, у курантов, где умер Рубен Георгиевич, он купил Ануш охапку бульденежей. На их белых лепестках, образующих шар, как алмазы, переливались и поблескивали капельки воды.
Тогда он впервые и услышал от Ануш это имя — Леонид. Ануш сказала, что хочет познакомить его с очень способным археологом и интересным человеком. Но познакомились они позднее, уже зимой, на Новый год, который Пирадовы, по семейной традиции, встречали дома. На этот раз — впервые без Рубена Георгиевича.
Лил адский дождь. И темень была адская. Деревья зябко шумели листвой. Переполненные арыки пенились и, бурля, бежали вниз по улице со скоростью вполне приличного ручья. Сквозь дождевую пыль тускло, как слюдяные, светили лампочки в окнах домов.
Глеб столкнулся с Леонидом Савиным у калитки и сразу понял, что это он. Они потоптались, пропуская друг друга, рванулись вместе и столкнулись.
— Вы — Глеб, — сказал Леонид.
— А вы — Савин, — сказал Глеб.
Они улыбнулись друг другу и вместе вошли в комнаты.Глеб наконец рассмотрел археолога. Леонид был высок, плечист, русоволос. Широкое лицо с четкой линией скул", красивым изгибом полных губ и волевым подбородком излучало доброжелательность, хотя зеленоватые, глубоко посаженные под высоким лбом глаза смотрели внимательно и даже чуть-чуть холодновато. Он оказался остроумным собеседником, знающим и интересным. Но что-то настораживало в нем Глеба. Поначалу думал — явная влюбленность Ануш. Это не была ревность — так настораживается отец, когда дочь впервые приводит в дом своего избранника. Позднее чувство настороженности притупилось, Леонид делал все, чтобы доказать Глебу, что он хороший парень, чтобы завоевать дружбу, потому что Ануш была им завоевана окончательно, да и Сильва Нерсесовна души в нем не чаяла. На Пушкинской улице поговаривали о близкой свадьбе. А Глебу казалось диким, что Леонид может поселиться в этом доме, ходить по комнатам, как по своим, работать в круглом кабинете Рубена Георгиевича...
Весной Савин сделал предложение Ануш. Она дала согласие, но свадьбу решено было справить через год, после защиты диплома и конца траура. Ануш Пирадова могла спокойно закончить университет. После смерти
Рубена Георгиевича Владимов очень переменился к ней (услужливое внимание декана казалось ей еще противнее его хамства и мелочной придирчивости), а к началу следующего учебного года и вовсе уехал из Ташкента. Говорили, в Москву. Покатил выколачивать теплое местечко...
Весна пришла незаметно, поначалу прохладная и дождливая. А потом, в какой-то серединный апрельский день, ударила жарким солнцем по садам и паркам, по каждой ветке, по набухшей почке, по чахлой травинке. Словно волшебный луч прикоснулся к мертвой природе и оживил ее, окрасил черную картину в яркие цвета. Бело-розовое облако зацветших садов накрыло город. Пришло живительное тепло. Ташкент мылся, чистился, прихорашивался. По улицам носились голоногие и голопузые дети. В светлые платья и белые ко-ломянковые костюмы оделись взрослые. И небо над городом стало привычно голубым. И белоснежные вео-шины гор прорезались над театром Навои, на горизонте, и сияли, как хрустальные.
Майский праздник Ануш, Глеб и Леонид встречали в университетской компании. Было многолюдно, шумно и суматошно, каждый принес что смог. Поэтому выпивки оказалось более чем достаточно, а на закуску — лишь всякая зеленая мелочь, несколько селедок да огромный таз с винегретом, что соорудили девушки в последний момент. Хотели было затеять плов, рис и масло нашли, но мяса оказалось мало. После полуночи сварили кастрюлю маставы — супа из мяса, риса, томата. Нечего было и думать накормить им всю ораву. Даже по пиале не хватало. Кто-то предложил разыграть каждую порцию супа и рюмку водки или вина к ней. Предложение приняли с энтузиазмом и до рассвета забавлялись, вспоминая разные детские состязания. Глеб выиграл две порции и поделился ими с Ануш. Всегда несколько замкнутый в компаниях, где не все и знакомы, на этот раз он чувствовал себя почему-то легко, радостно и свободно.
Беспричинно радостное настроение Глеба не только не прошло, а, наоборот, усилилось, когда ранним утром все высыпали на улицу. Идти предстояло далеко: вечеринка проходила в доме за текстильным комбинатом, на дальней окраине Ташкента. Улица Шота Руставели
была пустынна. Они шли рядом с трамвайными путями, и каблуки праздничных туфель Ануш гулко стучали по асфальту.
Первый трамвай обогнал их. Крича, ребята побежали за ним, но не успели к остановке, и вожатый не стал ждать, не захотел просто или торопился, кто знает. Тогда Ануш уселась под платаном, сбросила тесные туфли и, опустив ноги в ледяную воду арыка, заявила, что дальше идти не хочет и, пока не взойдет солнце, просидит здесь, на земле.
Заметив «виллис», выезжающий с Малой Мира-бадской, Леонид кинулся наперерез и остановил его. Шофер — молодой солдат со значком «Гвардия» — согласился подвезти их. Но сначала поехали на бензоколонку и заправились, потом на Пушкинскую — высадили Ануш. Гвардеец оказался ленинградцем, служил здесь, а в Ташкент привез командира. Узнав, что Глеб — его земляк, предложил довезти и его. «Виллис» развернулся и помчался к курантам. Леонид вроде бы дремал.
Вставало солнце. Золотило воздух, зажигало желтые факелы -на верхушках деревьев в сквере. Старик садовник поливал из шланга багрово-красные канны, и тысячи солнц вспыхивали в водяной пыли.
— Как зовут, гвардия? — спросил Глеб.
— Петром, Петей, — ответил шофер.
— Был и у меня друг Петр. Горобец фамилия — лихой парень, танкист.
— Погиб?
— Не думаю. Нет, не погиб! — сказал Глеб уверенно и опять, вдруг повинуясь все тому же беспричинно радостному чувству, овладевшему им, попросил: — А не можешь ли ты, дружище, во имя Пети Горобца и города Питера заложить вираж вокруг этого скверика?
— Это мы могём! — Настроение Базанова словно передалось шоферу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218