Дом встречал его теплой, настороженной темнотой, запахом свежевымытого пола, мерным тиканьем ходиков, чуть слышным похрапыванием Марии Михайловны. Не зажигая керосиновой лампы, Глеб доставал из печки оставленную ему кружку козьего молока и пару картофелин, ужинал стоя и, прогнав с кровати кошку, укладывался спать, чувствуя, как тяжко устал за день.
Думы об Азии не оставляли его. Засыпая, он представлял, как, однажды решившись, поедет туда, пройдет залитой солнцем улицей Ташкента или Самарканда, под шатром фруктовых деревьев, в стойкой и душной тишине полудня; как начнется для него новая, совсем иная жизнь, полная смысла, интересных дел, важных событий. Иногда Глебу снились сны — смерчи и пыльные бури, затерянные в песках колодцы, караваны верблюдов на тропе, дочерна загорелые, бывалые и смелые люди. Среди них он видел и себя — то геологом, ищущим золото, то археологом, раскапывающим древний город, то ирригатором. Он просыпался счастливый, когда ему снилось такое, пронизанный мимолетными и сумбурными впечатлениями, которые на какие-нибудь полчаса отвлекали его от туманного чебоксарского рассвета и помогали забыть контору «Главнефтеснаб», предстоящую дорогу Туда под дождем и бесконечно долгий рабочий день, один на один с цифрами, сводками, таблицами, нудными придирками Иннокентия Федосеевича и пулеметным скрежетом арифмометров, который бил по голове и позвоночнику и к которому просто невозможно было привыкнуть.
Глеб искренне радовался, когда появлялось любое другое дело, и всякий раз первым В конторе брался за него. Он грузил на пристани дрова и металлический лом, с охотой копал новую мусорную яму во дворе, выпускал стенную газету. Но особенно полюбил он ночные дежурства. Кому они были нужны — никто не знал. Говорили, так надо — время военное. Ночной дежурный сидел у кабинета Зари, принимал телефонограммы, в случае необходимости вызывал к телефону управляющего, живущего за стенкой. Но все это случалось крайне редко: обычно телефон молчал. В приемной было тепло, на столе горела сорокасвечовая электрическая лампочка под зеленым стеклянным абажуром. Целая ночь принадлежала дежурному. Глеб использовал ее на то, чтобы снова побывать в Азии. Брал в библиотеке книги, сшил тетрадь из серой канцелярской бумаги, делал выписки. Садился за старый расхристанный «ундервуд» и стучал по клавишам одним пальцем, как дятел,— овладевал машинкой, сбивал из букв слова, а из слов фразы о том, что думал, что казалось важным и интересным. Получалось — будто письма самому себе.
Часа в четыре, в пять Глеб приставлял стулья к печке, расстилал шинель и укладывался вздремнуть с сознанием хорошо выполненного долга. Будила его Халида — старая, молчаливая и замкнутая уборщица-татарка, с лицом темным и морщинистым, как печеное яблоко. Она убирала кабинет управляющего и приемную, подливала чернила, разведенные из таблеток, очищала корзины от бумаг, смахивала пыль.
— Вставай, щерт, — ласково ворчала Халида. — Се-лый ношь спала, работать нада. Уставай айда, работай, а?
...И вот еще одно дежурство.
За стенами конторы бушевал ветер, с силой кидал в окно крупную дождевую россыпь. Шум Волги сливался с шумом дождя — по земле, ветвям и крыше,— казалось, вдалеке шумит водопад. Подвывала печная труба. Нехотя, словно но обязанности, брехала во дворе собака, еще несколько собак отвечали ей па разные голоса.
«Не дай бог оказаться путником в чакон вечер»,— подумал Глеб, и тут же вспомнились ему осенние фронтовые дороги, продрогшие мокрые леса, побитые дождем поля, усталые походные колонны, шипели, пудовые от воды. «Давно это было. Уже ушло в прошлое, уже отвык. Не дай бог оказаться па дороге в такой вечер... Труднее было и проще. Построили, ведут - все ясно. А теперь? Сидишь в тепле, в чистой избе, и никому ты не нужен, никому никакого дела, куда ты пойдешь завтра, послезавтра, через месяц, что станешь делать — хорошее, плохое — все равно... Интересно, где воюют теперь ребята? Где месит грязь своим танком Петя Горобец? Где Валя? Где полковник Полысалов?»
Воспоминания подхватили Глеба и повели за собой. Столько замечательных людей шло с ним бок о бок, многих и в живых уже нет, других бог знает куда забросила судьба, а каждый оставлял след, память о себе, учил, помогал советом, делился куском хлеба, автоматным диском, перевязочным пакетом, брал на себя часть нелегкой ноши. Армия сплачивала самых разных людей, делала их необходимыми друг другу, товарищами и друзьями, несмотря на возраст, гражданскую специальность и различные характеры. Так было на самом
деле. Но, оглядываясь назад и чувствуя себя сейчас ужасно одиноким, Глеб, естественно, несколько идеализировал и самого себя, и других. Прошлое окрашивалось розовой дымкой, забывалось все плохое, все безмерно тяжкое, смертельно-кровавое, что было тогда. Оставалось то, что казалось главным,— фронтовое братство. Его-то и не хватало Базанову с тех пор, как стал он человеком гражданским.
Глеб раскрыл книгу на заложенной странице: лучше не думать о прошлом, в армию не вернуться. Лучше думать об Азии...
Тусклый рассвет уже наполнял комнату. Печка прогорела. Стало прохладно. Глеб зябко поводил плечами, прятал руки в рукава шипели. Лицо его осунулось, потеряло краски. Сказывалась бессонная ночь все же, усталость, наверное.
«Ну зачем мне эта контора, товарищ Заря, Иннокентий Федосеевич с его арифмометрами? — раздраженно думал Глеб. — Бесцельная жизнь — от скуки, что ли, неустроенности, войны, бог знает от чего!.. Я не стану поступать так, не стану участвовать в этом. Человек должен управлять собой и своими чувствами, даже если он одинок п ему плохо. Пора уезжать отсюда. Надо собираться в Азию, в теплые края, искать настоящее дело, добывать себе профессию. Тут завязнешь, оженят — и глазом не моргнешь. Появится дом, коза, пойдут детишки, свой угол, своя тарелка, свой огородик. Или гарантированное продвижение по службе: плановик, старший экономист, а там и главный бухгалтер, лет так через двадцать — тридцать. Нет, надо ехать...
Ехать — куда? Манна небесная в Азии, ждут там не дождутся Базанова. Мировой специалист, специалист экстра класса. «Где бы вы хотели жить, товарищ База-нов ? Чем хотели бы заняться ? Не требуются ли деньги на первое время? Пожалуйста, не стесняйтесь, скажите только, знак подайте»... Все придется начинать с нуля, заново. В чужом городе, без дела, без гроша, без специальности, никому не нужный. Здесь-то уже закрутилась шарманка — работа, крыша. Жаль, песня грустная...
Может, дождаться, пока отменят пропуска, и — здравствуй, Ленинград?! Посидеть пока за печкой
у Маши? А когда их отменят, пропуска эти, — через полгода, год? И беседовать пока что с Зайцевым?.. Гнусные мысли — оттого, что не поспал ни минуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218