Их девять, по числу раненых.
Из-под плащ-палатки, отгораживающей угол горницы, торчат узловатые, мосластые ступни и медные пятки храпящего фельдшера. Вокруг буржуйки сушатся валенки, портянки, шинель, полушубок. Пахнет едким потом, прелой овчиной и вогхим сукном. Красный блик освещает икону в углу, оставленную былыми хозяевами, — лицо неведомого святого, равнодушно взирающего из своего угла.
Вечереет. Слышна недалекая канонада. И, видно, опять метелит. Гудит, завывает разгулявшийся ветер. Временами вгоняет дымок в хату через полуоткрытую дверь времянки, хлопает куском картона в окне.
Тепло. Покойно. Опустив русую голову па руки, привалясь грудью к столу, борется со сном дежурная санитарка Маша. Мерно цокают ходики возле плаката «Воин! Отомсти!». Не то бормочет, не то стонет устало сосед Базанова.
Сильный порыв ветра распахивает дверь хаты, надувает парусом плащ-палатку, прикрывающую вход. Облако сухой снежной пыли и морозный воздух врываются в горницу. Трепыхнув, гаснет коптилка. Не просыпаясь, матерятся солдаты. Испуганно вскакивает Маша.
Никого. Только ветер с порога и ночная чернота.
Маша обходит раненых. Заметив, что Базанов не спит, присаживается у него в ногах, просит:
— Расскажи что-нибудь.
У Маши полные сна и муки голубые глаза.
— Про любовь? — спрашивает Базанов.
— Про любовь мне все рассказывают, — санитарка зевает, стыдливо прикрыв по-детски пухлый рот розовой ладошкой. — Кто стихами, кто руками, кто анекдотами. Надоело. Лучше житейское, историю какую, а? Все равно, что хочешь, прошу. Лишь бы не спать.
— Может, сказку? — Базанов морщится: рана зарубцовывается, но при каждом резком движении напоминает о себе.
— Давай и сказку, если другого ничего не хочешь. Только тихо. - Маша нагибается и проводит рукой по щеке Базанова: — Ой, опять ты оброс, парень. Завтра побройся, ужас какой!
Ладно, для тебя все, что захочешь.
— Небось со смыслом сказка?
— Все сказки со смыслом... Была вот у меня бабка.
— Померла, что ли?
— Не перебивай только, договорились? Бабка маленькая, верткая, от нее всегда пахло табачищем. Знала много сказок, но не любила их рассказывать. Просишь, бывало, просишь — ни в какую! Злющая, сердитая, как смерч на море.
— А ты видал смерч хоть когда-нибудь?
— Зато ты видала!
— Спрашивай! Я на Азовском выросла. Кириллов-ка — село такое под Мелитополем, большое, может знаешь? Его мало кто знает: места, правда, не курортные, но совсем замечательные. Море наше мелкое, бурное, штормит - волны в берег, а брызги вверх. Стоишь на обрыве — сто метров море внизу — платье через десять минут мокрое, а по горизонту смерчи гуляют. Между водой и небом черные столбы вихляются. Красотища!
— Морячка, значит?
— Не. Это отец — рыбак, а я моря боялась: тонула однажды. Дружок у меня близкий — тоже рыбак был. Как ни приваживал меня к воде — и так, и сяк — ничего. Мутит, тошнит. Издалека смотреть на шторм любила, хлебом не корми. Сяду, бывало, на обрыв — часами не оторваться. Где ты, море мое, море Азовское?!. Ну, давай-ка сказку. Как представлю денечки те беспеч-
ные — сердце заходится. Лучше уж сказку твою слушать.
— Как-то, помню, простудился. Меня, конечно, сразу в постель, всякое такое. И бабка вокруг суетится.
— На гражданке так: чуть что — заболел. А на передке все здоровые, — перебила Маша. — У нас в роте один, знаешь, интеллигент был с язвой желудка, из инженеров, рассказывал: чем он только язву ни лечил, каким профессорам ее ни показывал, диету соблюдал полностью — ничего! Попали они в окружение - землю сырую грыз, а потом подряд все стал жрать. Махру смолил, от ста граммов не отказывался. Забыл и про язву. Влюбленный в меня был, между прочим. Хороший мужик, самостоятельный. Говорил все: «Поженимся, Маша. Я и из тебя инженера сделаю после войны». И я ему, тоже шуткой: «Сделаешь — тогда и поженимся». Убило его. Прямое попадание, легкая смерть — раз, и нет человека.
— Чего уж лучше.
— Нет, серьезно. И я бы так хотела — чем без рук, без ног всю жизнь мучиться. Был у нас тут один такой — обрубок. Все яду просил, бинты зубами с себя рвал, с койки валился. В тыл отправили. Не знаю, чем кончилось, но думаю, порешил он себя — точно.
— Маша! Сестричка,— позвал кто-то от двери. — Не могу.
Девушка метнулась к раненому. Через несколько минут вернулась, присела на базановский топчан.
— Снова обезболивающего требовал. Совсем боли не терпит сержант, наркоманом запросто станет. Так и не начал ты свою сказку. — Маша улыбнулась устало. У нее было круглое курносое лицо и прямые светлые волосы. Ей очень нравился Базанов. Она не понимала — почему, от этого тревожилась, старалась скрыть это чувство от него и ото всех и поэтому вела себя так неестественно, что все, конечно, сразу поняли и посмеивались над обоими.
— Ну, пожалуйста... А я прилягу.— Маша свернулась калачиком в ногах у Базанова. — Стреляют сильно, слышишь?.. Ну, давай, милый, не кочевряжься.
— Ладно. Сказка такая... В общем, в одном краю появился неизвестный человек. Он лечил людей, понимал язык зверей и птиц. И слава о нем вскоре обошла
землю. Все считали его волшебником и поклонялись ему, как богу. И загордился этот человек, отделил себя и от людей, и от животных, и все стали его бояться. Никто не имел права взглянуть ему в глаза, а непокорных превращал он в каменные столбы, похожие на людей. И вскоре таких столбов в том дальнем краю появилось видимо-невидимо. Прокляли люди того, которого любили, побросали свои дома и бежали куда попало. Заросли хорняками посевы, опустели села и города, леса разрослись и поглотили сады, виноградники и дороги. Стали люди звать бога, и бог спустился на землю, чтобы защитить их. Но не сдался злой волшебник, захотел он и с богом посоревноваться в силе и мудрости. Встретились. Бог свое условие ставит: «Видишь, неподалеку гора пятиглавая? Наберись на нее и принеси мне
снег с вершины». Согласился волшебник. Идет день,другой, идет месяц, а пятиглавая гора не приближается. Все свое колдовство вспомнил — ничто не помогает. Обессилел, упал, а и ползти не может. «Прости, — говорит богу, - проиграл я». И вдруг видит - на ладони у бога он, словно муравей, ползет, а пять вершин — это пять пальцев. «Не передо мной винись,—отвечает бог.- Перед людьми. Станешь ты отныне пахарем, все сорные земли перепашешь, и тогда придет к тебе всеобщее прощение». Впрягся злой волшебник в плуг и снова стал добрым человеком...
Глеб откинулся на подушку. Из-под век посмотрел на Машу — не спит. Подумал о доме. Вспомнились неведомые птицы на диванных подушках, которые вышивала мать, голубой аквариум на окне, большая синяя изразцовая печка в углу — так, какая-то мелочь.
— А дальше? — спросила Маша, кривя рот и сдерживая зевоту.
— Все,— ответил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218
Из-под плащ-палатки, отгораживающей угол горницы, торчат узловатые, мосластые ступни и медные пятки храпящего фельдшера. Вокруг буржуйки сушатся валенки, портянки, шинель, полушубок. Пахнет едким потом, прелой овчиной и вогхим сукном. Красный блик освещает икону в углу, оставленную былыми хозяевами, — лицо неведомого святого, равнодушно взирающего из своего угла.
Вечереет. Слышна недалекая канонада. И, видно, опять метелит. Гудит, завывает разгулявшийся ветер. Временами вгоняет дымок в хату через полуоткрытую дверь времянки, хлопает куском картона в окне.
Тепло. Покойно. Опустив русую голову па руки, привалясь грудью к столу, борется со сном дежурная санитарка Маша. Мерно цокают ходики возле плаката «Воин! Отомсти!». Не то бормочет, не то стонет устало сосед Базанова.
Сильный порыв ветра распахивает дверь хаты, надувает парусом плащ-палатку, прикрывающую вход. Облако сухой снежной пыли и морозный воздух врываются в горницу. Трепыхнув, гаснет коптилка. Не просыпаясь, матерятся солдаты. Испуганно вскакивает Маша.
Никого. Только ветер с порога и ночная чернота.
Маша обходит раненых. Заметив, что Базанов не спит, присаживается у него в ногах, просит:
— Расскажи что-нибудь.
У Маши полные сна и муки голубые глаза.
— Про любовь? — спрашивает Базанов.
— Про любовь мне все рассказывают, — санитарка зевает, стыдливо прикрыв по-детски пухлый рот розовой ладошкой. — Кто стихами, кто руками, кто анекдотами. Надоело. Лучше житейское, историю какую, а? Все равно, что хочешь, прошу. Лишь бы не спать.
— Может, сказку? — Базанов морщится: рана зарубцовывается, но при каждом резком движении напоминает о себе.
— Давай и сказку, если другого ничего не хочешь. Только тихо. - Маша нагибается и проводит рукой по щеке Базанова: — Ой, опять ты оброс, парень. Завтра побройся, ужас какой!
Ладно, для тебя все, что захочешь.
— Небось со смыслом сказка?
— Все сказки со смыслом... Была вот у меня бабка.
— Померла, что ли?
— Не перебивай только, договорились? Бабка маленькая, верткая, от нее всегда пахло табачищем. Знала много сказок, но не любила их рассказывать. Просишь, бывало, просишь — ни в какую! Злющая, сердитая, как смерч на море.
— А ты видал смерч хоть когда-нибудь?
— Зато ты видала!
— Спрашивай! Я на Азовском выросла. Кириллов-ка — село такое под Мелитополем, большое, может знаешь? Его мало кто знает: места, правда, не курортные, но совсем замечательные. Море наше мелкое, бурное, штормит - волны в берег, а брызги вверх. Стоишь на обрыве — сто метров море внизу — платье через десять минут мокрое, а по горизонту смерчи гуляют. Между водой и небом черные столбы вихляются. Красотища!
— Морячка, значит?
— Не. Это отец — рыбак, а я моря боялась: тонула однажды. Дружок у меня близкий — тоже рыбак был. Как ни приваживал меня к воде — и так, и сяк — ничего. Мутит, тошнит. Издалека смотреть на шторм любила, хлебом не корми. Сяду, бывало, на обрыв — часами не оторваться. Где ты, море мое, море Азовское?!. Ну, давай-ка сказку. Как представлю денечки те беспеч-
ные — сердце заходится. Лучше уж сказку твою слушать.
— Как-то, помню, простудился. Меня, конечно, сразу в постель, всякое такое. И бабка вокруг суетится.
— На гражданке так: чуть что — заболел. А на передке все здоровые, — перебила Маша. — У нас в роте один, знаешь, интеллигент был с язвой желудка, из инженеров, рассказывал: чем он только язву ни лечил, каким профессорам ее ни показывал, диету соблюдал полностью — ничего! Попали они в окружение - землю сырую грыз, а потом подряд все стал жрать. Махру смолил, от ста граммов не отказывался. Забыл и про язву. Влюбленный в меня был, между прочим. Хороший мужик, самостоятельный. Говорил все: «Поженимся, Маша. Я и из тебя инженера сделаю после войны». И я ему, тоже шуткой: «Сделаешь — тогда и поженимся». Убило его. Прямое попадание, легкая смерть — раз, и нет человека.
— Чего уж лучше.
— Нет, серьезно. И я бы так хотела — чем без рук, без ног всю жизнь мучиться. Был у нас тут один такой — обрубок. Все яду просил, бинты зубами с себя рвал, с койки валился. В тыл отправили. Не знаю, чем кончилось, но думаю, порешил он себя — точно.
— Маша! Сестричка,— позвал кто-то от двери. — Не могу.
Девушка метнулась к раненому. Через несколько минут вернулась, присела на базановский топчан.
— Снова обезболивающего требовал. Совсем боли не терпит сержант, наркоманом запросто станет. Так и не начал ты свою сказку. — Маша улыбнулась устало. У нее было круглое курносое лицо и прямые светлые волосы. Ей очень нравился Базанов. Она не понимала — почему, от этого тревожилась, старалась скрыть это чувство от него и ото всех и поэтому вела себя так неестественно, что все, конечно, сразу поняли и посмеивались над обоими.
— Ну, пожалуйста... А я прилягу.— Маша свернулась калачиком в ногах у Базанова. — Стреляют сильно, слышишь?.. Ну, давай, милый, не кочевряжься.
— Ладно. Сказка такая... В общем, в одном краю появился неизвестный человек. Он лечил людей, понимал язык зверей и птиц. И слава о нем вскоре обошла
землю. Все считали его волшебником и поклонялись ему, как богу. И загордился этот человек, отделил себя и от людей, и от животных, и все стали его бояться. Никто не имел права взглянуть ему в глаза, а непокорных превращал он в каменные столбы, похожие на людей. И вскоре таких столбов в том дальнем краю появилось видимо-невидимо. Прокляли люди того, которого любили, побросали свои дома и бежали куда попало. Заросли хорняками посевы, опустели села и города, леса разрослись и поглотили сады, виноградники и дороги. Стали люди звать бога, и бог спустился на землю, чтобы защитить их. Но не сдался злой волшебник, захотел он и с богом посоревноваться в силе и мудрости. Встретились. Бог свое условие ставит: «Видишь, неподалеку гора пятиглавая? Наберись на нее и принеси мне
снег с вершины». Согласился волшебник. Идет день,другой, идет месяц, а пятиглавая гора не приближается. Все свое колдовство вспомнил — ничто не помогает. Обессилел, упал, а и ползти не может. «Прости, — говорит богу, - проиграл я». И вдруг видит - на ладони у бога он, словно муравей, ползет, а пять вершин — это пять пальцев. «Не передо мной винись,—отвечает бог.- Перед людьми. Станешь ты отныне пахарем, все сорные земли перепашешь, и тогда придет к тебе всеобщее прощение». Впрягся злой волшебник в плуг и снова стал добрым человеком...
Глеб откинулся на подушку. Из-под век посмотрел на Машу — не спит. Подумал о доме. Вспомнились неведомые птицы на диванных подушках, которые вышивала мать, голубой аквариум на окне, большая синяя изразцовая печка в углу — так, какая-то мелочь.
— А дальше? — спросила Маша, кривя рот и сдерживая зевоту.
— Все,— ответил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218