Он поперхнулся, побагровел, обматерил новенького, но так неуверенно, что и ответа не удостоился. Седоголовый лишь пожал плечами, вздохнул и потянулся длинными коричневыми пальцами за новой картофелиной.
Вскоре Базанов встретил новенького в библиотеке, и они разговорились.
Юлдаш Рахимов был на гражданке археологом. Ему оказалось за сорок, хотя возраст его на первый взгляд был неясен: молодое лицо и седые волосы. Рахимов попал в армию в конце сорок третьего при не совсем обычных обстоятельствах. Он работал в Кызылкумах с экспедицией на раскопе. Была у него, как и у других археологов, отсрочка от призыва, броня, выданная на год по представлению Академии наук. Броня кончалась, а работа была в самом разгаре. Рахимов не хотел терять времени на поездку в Ташкент, закрутился и забыл о своих делах. А когда экспедиция сворачивалась,
привезли повестку из райвоенкомата, где он состоял на временном учете, и его призвали. Он не стал спорить, запретил кому бы то ни было хлопотать за него и отправился в запасной полк. Никто не знал, что он ученый, кандидат исторических наук. Рахимов попал в отдельный саперный батальон, с ним — на фронт. Был легко ранен, награжден орденом Красной Звезды и ранен вторично — из пулемета в плечо и грудь, когда минировал нейтральную полосу перед немецким наступлением.
В госпиталь они возвращались вместе. Рахимов говорил:
— Я, знаете ли, человек одинокий, все как-то некогда было обзавестись семьей, все в экспедициях, в поле, в лагерных условиях. А воевать — долг каждого: не все же нам — историкам — писать о войнах, за себя и свои идеи надо и самому сражаться. В сорок первом меня не взяли: сердце, видите ли, плоскостопие, еще что-то там нашли. А дна года спустя такой случай — тем более что деньги экспедиция псе уже спела, а раскоп пришлось законсервировать. Служил я пристойно, хотя неопытный, конечно, был солдат. Помню, попал во второй эшелон. Мне он, естественно, передовой показался. Ставят меня часовым к складу, дают винтовку. «А нельзя ли автомат получить?» — «Зачем автомат тебе, папаша? — удивляется разводящий. — Тяжела винтовка, что ли?» — «Нет, говорю, из автомата, вероятно, можно больше фашистов уничтожить». — «Да откуда тут фашисты?! Километров пять до них». Весь батальон умирал от смеха, пальцами па меня показывали: где этот истребитель гитлеровцев? Со временем привык, конечно, и старался ничем подобным не выделяться.
— А ваши знакомые, друзья по работе, почему они вас не выручили? — недоумевал Глеб.
— Выручают из беды, дорогой, а разве я в беду попал ?
— Ну, я не так выразился.
— Понимаю, понимаю. И к словам не придираюсь. Достиг я того, к чему стремился. Они, конечно, писали куда-то там, просили. — Вспомнив это, он усмехнулся и потер рука об руку, точно умывая их. — Однажды вызывают меня. Комбат говорит: «Завтра в девять
ноль-ноль отправишься в штаб дивизии, сам генерал приказал явиться. Что натворил, такой-сякой, припоминаешь?» — «Нет, не припоминаю».— «Да ладно, там разберутся. Обмундирование постирать, сапоги наваксить и подворотничок чтоб белее снега — ясно?» — «Ясно!» — «По твоему виду обо всем батальоне судить будут».
Я, конечно, понял, что вызов не случаен, станут меня демобилизовывать, но решил твердо: буду возражать генералу, поговорю с ним как коммунист с коммунистом. И знаете ли, не пришлось. И вообще не встретился я с генералом: ранило меня в тот вечер. Так и улизнул от высокого начальства...
Интереснейшим человеком оказался Юлдаш Рахи-монич! И какая удивительная способность к общению С самыми разными людьми была у него! Базанов покорился ему сразу и окончательно. Он ходил за Рахимовым по пятам, глядел в рот и мог хоть все ночи напролет слушать его рассказы. Целую жизнь проработал Рахимов в Средней Азии. И как говорил о ней, сколько знал удивительных историй и как был влюблен в этот край. В снеговые вершины Тяньшаня и ледники Памира, в черные и красные пески пустынь, в бешеную, своенравную Амударью, по нескольку раз в день меняющую свое русло, в зеленые оазисы Ферганской долины. Он рассказывал о землетрясениях, погребающих кишлаки, создающих озера, о снежных лавинах и селях, которые смывают дороги и посевы, вырывают вековые деревья и несут на плечах потоков обломки скал и многотонные валуны. Новый, незнакомый и потрясающе влекущий мир открывался Базанову. Рахимов был отличным рассказчиком.
Поразительно, как соединились в этом человеке две древние культуры, какой великолепный и чистый человеческий сплав дали они. Рахимов был по-восточному вежлив и приятен в общении, умел удивительно слушать, так что в его черных, словно без зрачков, глазах отзывалось каждое слово собеседника, каждая мысль. Он знал множество восточных стихов, мог читать их и по-персидски, и по-узбекски, но был сдержан, не старался никогда подавлять собеседника своей эрудицией. Русский язык Рахимов знал в совершенстве, будто родила его какая-нибудь потомственная мо-
сковская интеллигентка, хотя русскому языку он стал учиться только в детском доме, куда попал после смерти родителей, и потом — уже студентом университета — перенял манеру разговора у своего любимого профессора, старого ленинградского археолога Вознесенского. Тот приехал в Ташкент со знаменитым поездом, посланным Лениным для организации университета.
Рахимов рассказывал, и виделись Базаиеву интересные, как в кино, эпизоды...
Рассыпаются в прах древнейшие государства. Умирает жизнь на плодородных землях. Песок засыпает оросительные каналы.
Мерно, тяжело шагают по пустыне гоплиты Александра Македонского.
Скачут степями дикие всадники хромого Тимура, к хвостам их косматых коней привязаны ветви саксаула, чтобы пыль, поднятая несметным войском, вздымалась к небу и устрашала врагов,
Горят цветущие города и крепости, считавшиеся непр иступными.
Черный дым и мертвая земля остаются там, где прошли завоеватели. Десятки, сотни тысяч свободных граждан превращены в рабов. Со всех покоренных стран гонят их на новые места. Они строят города, проводят оросительные каналы, превращают в сады и посевы мертвую землю.
И снова междоусобицы, и снова войны , разрушения и смерть. Реки становятся красными от крови. Превращены в руины дворцы, мечети, книгохранилища. Затоптаны конями посевы. И опять — черный, смолистый дым, опять заброшенная людьми, мертвая, испепеленная огнем и солнцем земля.
О своей приверженности к археологии Рахимов говорил:
— Археология — высшая математика истории. Заставить рассказывать о своем времени немые камни, мертвые осколки кувшина, кусочек золотого ожерелья или стертую веками монетку — что можно сравнить с этим? Летописи, бывает, врут. Мемуаристы врут, как очевидцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218
Вскоре Базанов встретил новенького в библиотеке, и они разговорились.
Юлдаш Рахимов был на гражданке археологом. Ему оказалось за сорок, хотя возраст его на первый взгляд был неясен: молодое лицо и седые волосы. Рахимов попал в армию в конце сорок третьего при не совсем обычных обстоятельствах. Он работал в Кызылкумах с экспедицией на раскопе. Была у него, как и у других археологов, отсрочка от призыва, броня, выданная на год по представлению Академии наук. Броня кончалась, а работа была в самом разгаре. Рахимов не хотел терять времени на поездку в Ташкент, закрутился и забыл о своих делах. А когда экспедиция сворачивалась,
привезли повестку из райвоенкомата, где он состоял на временном учете, и его призвали. Он не стал спорить, запретил кому бы то ни было хлопотать за него и отправился в запасной полк. Никто не знал, что он ученый, кандидат исторических наук. Рахимов попал в отдельный саперный батальон, с ним — на фронт. Был легко ранен, награжден орденом Красной Звезды и ранен вторично — из пулемета в плечо и грудь, когда минировал нейтральную полосу перед немецким наступлением.
В госпиталь они возвращались вместе. Рахимов говорил:
— Я, знаете ли, человек одинокий, все как-то некогда было обзавестись семьей, все в экспедициях, в поле, в лагерных условиях. А воевать — долг каждого: не все же нам — историкам — писать о войнах, за себя и свои идеи надо и самому сражаться. В сорок первом меня не взяли: сердце, видите ли, плоскостопие, еще что-то там нашли. А дна года спустя такой случай — тем более что деньги экспедиция псе уже спела, а раскоп пришлось законсервировать. Служил я пристойно, хотя неопытный, конечно, был солдат. Помню, попал во второй эшелон. Мне он, естественно, передовой показался. Ставят меня часовым к складу, дают винтовку. «А нельзя ли автомат получить?» — «Зачем автомат тебе, папаша? — удивляется разводящий. — Тяжела винтовка, что ли?» — «Нет, говорю, из автомата, вероятно, можно больше фашистов уничтожить». — «Да откуда тут фашисты?! Километров пять до них». Весь батальон умирал от смеха, пальцами па меня показывали: где этот истребитель гитлеровцев? Со временем привык, конечно, и старался ничем подобным не выделяться.
— А ваши знакомые, друзья по работе, почему они вас не выручили? — недоумевал Глеб.
— Выручают из беды, дорогой, а разве я в беду попал ?
— Ну, я не так выразился.
— Понимаю, понимаю. И к словам не придираюсь. Достиг я того, к чему стремился. Они, конечно, писали куда-то там, просили. — Вспомнив это, он усмехнулся и потер рука об руку, точно умывая их. — Однажды вызывают меня. Комбат говорит: «Завтра в девять
ноль-ноль отправишься в штаб дивизии, сам генерал приказал явиться. Что натворил, такой-сякой, припоминаешь?» — «Нет, не припоминаю».— «Да ладно, там разберутся. Обмундирование постирать, сапоги наваксить и подворотничок чтоб белее снега — ясно?» — «Ясно!» — «По твоему виду обо всем батальоне судить будут».
Я, конечно, понял, что вызов не случаен, станут меня демобилизовывать, но решил твердо: буду возражать генералу, поговорю с ним как коммунист с коммунистом. И знаете ли, не пришлось. И вообще не встретился я с генералом: ранило меня в тот вечер. Так и улизнул от высокого начальства...
Интереснейшим человеком оказался Юлдаш Рахи-монич! И какая удивительная способность к общению С самыми разными людьми была у него! Базанов покорился ему сразу и окончательно. Он ходил за Рахимовым по пятам, глядел в рот и мог хоть все ночи напролет слушать его рассказы. Целую жизнь проработал Рахимов в Средней Азии. И как говорил о ней, сколько знал удивительных историй и как был влюблен в этот край. В снеговые вершины Тяньшаня и ледники Памира, в черные и красные пески пустынь, в бешеную, своенравную Амударью, по нескольку раз в день меняющую свое русло, в зеленые оазисы Ферганской долины. Он рассказывал о землетрясениях, погребающих кишлаки, создающих озера, о снежных лавинах и селях, которые смывают дороги и посевы, вырывают вековые деревья и несут на плечах потоков обломки скал и многотонные валуны. Новый, незнакомый и потрясающе влекущий мир открывался Базанову. Рахимов был отличным рассказчиком.
Поразительно, как соединились в этом человеке две древние культуры, какой великолепный и чистый человеческий сплав дали они. Рахимов был по-восточному вежлив и приятен в общении, умел удивительно слушать, так что в его черных, словно без зрачков, глазах отзывалось каждое слово собеседника, каждая мысль. Он знал множество восточных стихов, мог читать их и по-персидски, и по-узбекски, но был сдержан, не старался никогда подавлять собеседника своей эрудицией. Русский язык Рахимов знал в совершенстве, будто родила его какая-нибудь потомственная мо-
сковская интеллигентка, хотя русскому языку он стал учиться только в детском доме, куда попал после смерти родителей, и потом — уже студентом университета — перенял манеру разговора у своего любимого профессора, старого ленинградского археолога Вознесенского. Тот приехал в Ташкент со знаменитым поездом, посланным Лениным для организации университета.
Рахимов рассказывал, и виделись Базаиеву интересные, как в кино, эпизоды...
Рассыпаются в прах древнейшие государства. Умирает жизнь на плодородных землях. Песок засыпает оросительные каналы.
Мерно, тяжело шагают по пустыне гоплиты Александра Македонского.
Скачут степями дикие всадники хромого Тимура, к хвостам их косматых коней привязаны ветви саксаула, чтобы пыль, поднятая несметным войском, вздымалась к небу и устрашала врагов,
Горят цветущие города и крепости, считавшиеся непр иступными.
Черный дым и мертвая земля остаются там, где прошли завоеватели. Десятки, сотни тысяч свободных граждан превращены в рабов. Со всех покоренных стран гонят их на новые места. Они строят города, проводят оросительные каналы, превращают в сады и посевы мертвую землю.
И снова междоусобицы, и снова войны , разрушения и смерть. Реки становятся красными от крови. Превращены в руины дворцы, мечети, книгохранилища. Затоптаны конями посевы. И опять — черный, смолистый дым, опять заброшенная людьми, мертвая, испепеленная огнем и солнцем земля.
О своей приверженности к археологии Рахимов говорил:
— Археология — высшая математика истории. Заставить рассказывать о своем времени немые камни, мертвые осколки кувшина, кусочек золотого ожерелья или стертую веками монетку — что можно сравнить с этим? Летописи, бывает, врут. Мемуаристы врут, как очевидцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218