Он обещал вернуться Ануш. Миновав Арысь, он поклялся себе — торжественно и наивно, — он сказал: до свидания, Азия, до скорой встречи. Но разве не смешно это? Тогда ему казалось — не смешно...
Наконец-то он добрался и до Ленинграда. Поезд из Москвы опоздал чуть ли не на десять часов и притащился вечером.Площадь Восстания, изрытая почему-то, маленькой показалась. Повсюду следы войны. Вместо разбитого дома — фанерные щиты фасада. Забор, увешанный плакатами «Боевого карандаша». Траншея. В ней девчата-ремесленницы, по шею в глине, с водопроводными трубами колдуют. Гостиничный фасад в крупных щербинах, как в оспе. Подальше какой-то купол виднеется, растрепанный, точно разоренное птичье гнездо. Но трамвай бегает. Адмиралтейство на месте стоит и Невский замыкает. И небо знакомое: бело-серое, блекло-голубое, ленинградское, каким ему и положено быть в сезон белых ночей,
Глеб добрался до площади Труда — штакеншнейде-ровский дворец серел справа, как горный хребет, — и вступил на мост Лейтенанта Шмидта. Город распахнулся, у Глеба сперло дыхание. Он увидел верфи и четко прорисованные на блеклом небе громадные краны. Их ажурные хоботы висели вяло, краны напоминали стадо слонов, пришедших на водопой. Дома набережной все еще оставались камуфлированными. Несколько тральщиков и большой транспорт, выкрашенные в серый цвет, терлись бортами возле гранитного спуска. За ними, дальше к заливу, стояли две подводные лодки, а еще дальше — проржавевший айсберг: старый корабль-великан — одна коробка, без мачт и палубных надстроек, идущая на металл. Нестерпимо яркими, белыми, рыжими и голубыми точками вспыхивали огни газовых горелок, гулко стучал над водой неведомо где спрятавшийся компрессор, и пулеметными очередями выстреливали отбойные молотки.
С горба моста Глеб окинул взором свой Васильевский остров. У них, пацанов, были здесь свои заповедные места, где проходило детство, где они росли и набирались житейской мудрости: разрушенный, а ныне оборванный до остова на дрова старый причал; Румянцевский сквер возле Академии художеств; трамвайное кольцо и пустырь у Горного института; знакомые подворотни с каменными, вросшими в булыжник тумбами и всегда сумрачные и холодные узкие проходные дворы.
Вот как вернулся он домой. Сколько раз думалось об этом на фронте, а произошло это совсем не так, как представлялось,— очень буднично, пожалуй. Чего-то не хватало явно. Глеб даже поймал себя на мысли о том, что не очень торопится и страшится этой встречи: кого найдет, какими тяжелыми новостями о матери и Олеге встретит его первый знакомый человек, и вообще — куда он идет на ночь глядя?..
Было начало второго. Глеб присел на чугунный кнехт и в который раз за дорогу задумался: их дом разбит бомбой, где искать прежних жильцов, у кого наводить справки? Уцелела ли школа? Найдет ли он своих учителей, друзей, одноклассников?
Внизу лениво шлепала о гранит набережной вода, облизывала позеленевшую от водорослей ступень спуска. Неподалеку от моста торчала на якоре лодчонка одинокого рыболова, видать тщетно выуживающего приварок. Закопченный от носа до кормы и от ватерлинии до клотика работяга буксир, смешно выпятив грудь, тащил против течения, смолисто чадя, караван пустых барж. Волна, ушедшая от него, набрав силу, закачала лодчонку рыболова, смачно чмокнула берег и побежала вдоль набережной. Глеб задремал.
А когда проснулся, вставало солнце и тысячи бликов скакали по воде. Он, конечно, не выспался, но все же отдохнул и почувствовал себя значительно бодрее. И город, утренний, прозрачный и освещенный солнцем, показался ему не таким мрачным, как белой ночью. Вода была чистая, незамутненная, еще без мазутных лепешек. Он поплескал себе на лицо, смочил волосы и, не вытираясь, зашагал по набережной к Одиннадцатой линии.
Вот второй, четвертый, восьмой дом. Он миновал дом десять, двенадцать. Что такое? Дом восемнадцать стоит, как стоял, точно нарисованный. Он прибавил шагу... Стоит его старый дом как ни в чем не бывало, и каждый камень, каждое окно, лепная завитушка на фронтоне, балкон, козырек над парадной лезут в глаза и кричат: «Здорово, парень! Вот мы и встретились!» Наваждение какое-то. Подумал: «Поднимусь сейчас по лестнице, на площадке второго этажа обойду большую щербину в каменном полу, на третьем выгляну во двор: оттуда он весь как на ладони, может, кто из наших там ошивается, — позвоню в свою двадцать четвертую квартиру, и дверь мне откроет мама. И скажет: Опять ты голодный убежал из долгу, разве трудно сначала поесть?.."»
Он зашел в парадную. Стал подниматься по лестнице; площадка второго этажа была разбита, камень искрошен; выглянул с третьего этажа во двор — стекла нет, и двора нет: оба флигеля, примыкавшие к фасадной части дома, разрушены, на их месте — холмы спрессовавшегося битого кирпича, гнутые железные балки, мусор, ржавое железо, и дальше пустырь — можно пройти на Двенадцатую линию. Видно, целую кассету бомб "вывалили на этот район фрицы.
Глеб приблизился к двери. Табличка висит — старая: «Базановым два раза». Позвонил два раза. Звонок работает, а через миг шаги, незнакомые — не мамины. Дверь отворилась замедленно, как в кино. На пороге небритая физиономия.
— Вам кого?
— Моя фамилия Базанов.
— Ну и что?
— И на двери написано: Базанов. Понятно?
— А-а, — протянул мужик разочарованно и добавил: — Проходи, если так.
Они двинулись темным коридором. Открывший — осторожно, на ощупь, видно поселился тут недавно, Глеб — бодро, как и подобает ходить у себя дома. Миновали еще одно темное колено — здесь, у базановских дверей, коридор расширялся. Глеб нащупал выключатель, зажег свет. Его старый велосипед с «восьмеркой» на переднем колесе висел на прежнем месте, на стене. Он потянулся к треугольной сумочке на его раме и, достав ключ, вставил его в дверной замок. Его спутник сказал обиженно:
— Понятно. — И добавил: — Не шуми. Детей разбудишь. — У него не было правой руки, и теперь он казался более молодым, чем раньше.
Они прошли в кухню.
— Садиться будешь? — спросил однорукий.
Глеб пожал плечами. На кухонных подоконниках стояли кастрюли и солдатский котелок. Стены и потолок были закопчены донельзя. Костры здесь жгли, что ли? Или, может, рыбу коптили? Ни одной полки, ни стола, ни стула, ни табуретки.
— Не думай, я по-честному. По закону,— сказал однорукий. — И ордерок мне выдан по форме. Они говорили: жильцы здешние все погибли, мужики — на фронте, а женщины — в блокаду, значит. Заселяйся, владей. Я и сам дважды убитый, дело известное. А в последнее время лежу часто, думаю: ударит звонок, и появится кто из прежних. И опять мне с квартиры на квартиру. Вот и накаркал сам себе, выходит.
И тотчас в кухню вбежала молодая женщина в застиранном до блеклости халатике без пуговиц на большом животе и деревяшках на босу ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218
Наконец-то он добрался и до Ленинграда. Поезд из Москвы опоздал чуть ли не на десять часов и притащился вечером.Площадь Восстания, изрытая почему-то, маленькой показалась. Повсюду следы войны. Вместо разбитого дома — фанерные щиты фасада. Забор, увешанный плакатами «Боевого карандаша». Траншея. В ней девчата-ремесленницы, по шею в глине, с водопроводными трубами колдуют. Гостиничный фасад в крупных щербинах, как в оспе. Подальше какой-то купол виднеется, растрепанный, точно разоренное птичье гнездо. Но трамвай бегает. Адмиралтейство на месте стоит и Невский замыкает. И небо знакомое: бело-серое, блекло-голубое, ленинградское, каким ему и положено быть в сезон белых ночей,
Глеб добрался до площади Труда — штакеншнейде-ровский дворец серел справа, как горный хребет, — и вступил на мост Лейтенанта Шмидта. Город распахнулся, у Глеба сперло дыхание. Он увидел верфи и четко прорисованные на блеклом небе громадные краны. Их ажурные хоботы висели вяло, краны напоминали стадо слонов, пришедших на водопой. Дома набережной все еще оставались камуфлированными. Несколько тральщиков и большой транспорт, выкрашенные в серый цвет, терлись бортами возле гранитного спуска. За ними, дальше к заливу, стояли две подводные лодки, а еще дальше — проржавевший айсберг: старый корабль-великан — одна коробка, без мачт и палубных надстроек, идущая на металл. Нестерпимо яркими, белыми, рыжими и голубыми точками вспыхивали огни газовых горелок, гулко стучал над водой неведомо где спрятавшийся компрессор, и пулеметными очередями выстреливали отбойные молотки.
С горба моста Глеб окинул взором свой Васильевский остров. У них, пацанов, были здесь свои заповедные места, где проходило детство, где они росли и набирались житейской мудрости: разрушенный, а ныне оборванный до остова на дрова старый причал; Румянцевский сквер возле Академии художеств; трамвайное кольцо и пустырь у Горного института; знакомые подворотни с каменными, вросшими в булыжник тумбами и всегда сумрачные и холодные узкие проходные дворы.
Вот как вернулся он домой. Сколько раз думалось об этом на фронте, а произошло это совсем не так, как представлялось,— очень буднично, пожалуй. Чего-то не хватало явно. Глеб даже поймал себя на мысли о том, что не очень торопится и страшится этой встречи: кого найдет, какими тяжелыми новостями о матери и Олеге встретит его первый знакомый человек, и вообще — куда он идет на ночь глядя?..
Было начало второго. Глеб присел на чугунный кнехт и в который раз за дорогу задумался: их дом разбит бомбой, где искать прежних жильцов, у кого наводить справки? Уцелела ли школа? Найдет ли он своих учителей, друзей, одноклассников?
Внизу лениво шлепала о гранит набережной вода, облизывала позеленевшую от водорослей ступень спуска. Неподалеку от моста торчала на якоре лодчонка одинокого рыболова, видать тщетно выуживающего приварок. Закопченный от носа до кормы и от ватерлинии до клотика работяга буксир, смешно выпятив грудь, тащил против течения, смолисто чадя, караван пустых барж. Волна, ушедшая от него, набрав силу, закачала лодчонку рыболова, смачно чмокнула берег и побежала вдоль набережной. Глеб задремал.
А когда проснулся, вставало солнце и тысячи бликов скакали по воде. Он, конечно, не выспался, но все же отдохнул и почувствовал себя значительно бодрее. И город, утренний, прозрачный и освещенный солнцем, показался ему не таким мрачным, как белой ночью. Вода была чистая, незамутненная, еще без мазутных лепешек. Он поплескал себе на лицо, смочил волосы и, не вытираясь, зашагал по набережной к Одиннадцатой линии.
Вот второй, четвертый, восьмой дом. Он миновал дом десять, двенадцать. Что такое? Дом восемнадцать стоит, как стоял, точно нарисованный. Он прибавил шагу... Стоит его старый дом как ни в чем не бывало, и каждый камень, каждое окно, лепная завитушка на фронтоне, балкон, козырек над парадной лезут в глаза и кричат: «Здорово, парень! Вот мы и встретились!» Наваждение какое-то. Подумал: «Поднимусь сейчас по лестнице, на площадке второго этажа обойду большую щербину в каменном полу, на третьем выгляну во двор: оттуда он весь как на ладони, может, кто из наших там ошивается, — позвоню в свою двадцать четвертую квартиру, и дверь мне откроет мама. И скажет: Опять ты голодный убежал из долгу, разве трудно сначала поесть?.."»
Он зашел в парадную. Стал подниматься по лестнице; площадка второго этажа была разбита, камень искрошен; выглянул с третьего этажа во двор — стекла нет, и двора нет: оба флигеля, примыкавшие к фасадной части дома, разрушены, на их месте — холмы спрессовавшегося битого кирпича, гнутые железные балки, мусор, ржавое железо, и дальше пустырь — можно пройти на Двенадцатую линию. Видно, целую кассету бомб "вывалили на этот район фрицы.
Глеб приблизился к двери. Табличка висит — старая: «Базановым два раза». Позвонил два раза. Звонок работает, а через миг шаги, незнакомые — не мамины. Дверь отворилась замедленно, как в кино. На пороге небритая физиономия.
— Вам кого?
— Моя фамилия Базанов.
— Ну и что?
— И на двери написано: Базанов. Понятно?
— А-а, — протянул мужик разочарованно и добавил: — Проходи, если так.
Они двинулись темным коридором. Открывший — осторожно, на ощупь, видно поселился тут недавно, Глеб — бодро, как и подобает ходить у себя дома. Миновали еще одно темное колено — здесь, у базановских дверей, коридор расширялся. Глеб нащупал выключатель, зажег свет. Его старый велосипед с «восьмеркой» на переднем колесе висел на прежнем месте, на стене. Он потянулся к треугольной сумочке на его раме и, достав ключ, вставил его в дверной замок. Его спутник сказал обиженно:
— Понятно. — И добавил: — Не шуми. Детей разбудишь. — У него не было правой руки, и теперь он казался более молодым, чем раньше.
Они прошли в кухню.
— Садиться будешь? — спросил однорукий.
Глеб пожал плечами. На кухонных подоконниках стояли кастрюли и солдатский котелок. Стены и потолок были закопчены донельзя. Костры здесь жгли, что ли? Или, может, рыбу коптили? Ни одной полки, ни стола, ни стула, ни табуретки.
— Не думай, я по-честному. По закону,— сказал однорукий. — И ордерок мне выдан по форме. Они говорили: жильцы здешние все погибли, мужики — на фронте, а женщины — в блокаду, значит. Заселяйся, владей. Я и сам дважды убитый, дело известное. А в последнее время лежу часто, думаю: ударит звонок, и появится кто из прежних. И опять мне с квартиры на квартиру. Вот и накаркал сам себе, выходит.
И тотчас в кухню вбежала молодая женщина в застиранном до блеклости халатике без пуговиц на большом животе и деревяшках на босу ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218