«Тихо! Тихо! Идет операция» — сигналит лампочка бедствия.
И вот еще один потолок. Новый.Бело-голубой потолок чебоксарской госпитальной палаты. Он высок, он огромен, точно небесный купол. Со следами чернильных клякс — они как звезды. С густой, вытянутой к окну паутиной в углу — она как Млечный Путь. Все небо над головой. Давно нештукатуренное небо. Покрытое замысловатыми трещинами и трещинками. Они, как школьная контурная карта, напоминают очертания какого-то знакомого материка, какие-то моря, реки и горы, увиденные в детстве. По такому интересному потолку можно путешествовать часами и днями — пока открыты глаза. И боль не туманит сознания, не возвращает ко сну...
Целую вечность Базанов лежит на спине. Думает. Трудно. Тяжко. Муторно. Запах йодоформа преследует его, похоже, он останется на всю жизнь.Каждое утро санитарки кладут его на каталку и под сочувственные взгляды ходячих раненых везут в операционную.И снова, и снова сигналит красная лампочка бедствия: «Идет операция! Идет операция!» Склоняются над ним хирурги. Режут, чистят, сшивают ткани. Будет ли он, Базанов, жить? Будет ли радоваться, печалиться, ходить по земле? От него это сейчас не зависит...
А справа на потолке — Каспийское море. И Волга, которая впадает в него. Точно — Волга. И густая дельта, Астрахань. И характерный поворот у Сталинграда.
У Сталинграда по Волге закопченный буксир тянул баржу... Скреблись о борт слюдяные льдинки. Тонконогими грибами вставали из воды белые разрывы...
Головы поднимались из воды. Кто-то кричал страшно. И руки, руки...И яркий свет — золотая, ослепляющая вспышка...И медленно кренится потолок... небо... карта...
И опускается на глаза...Целую вечность Еазанов лежал на спине...Шесть белых шапочек склоняются над ним — по три с каждой стороны. Мужские и женские лица. Старые — мужские, молодые — женские. Седая борода веером. Коса — тяжелая, русая, как живая. По белому вороту халата неторопливо ползет самоуверенный черный жучок. Густой солнечный луч косо бьет из окна.
Врачебный обход.Широкоскулый и черноусый врач с цепкими, злыми, почему-то очень знакомыми глазами присаживается на кровать. Берет Казакова за руку, считает пульс. Шевелятся пухлые губы,— он что-то спрашивает, смешно и сердито кивает. Журчит тихий профессиональный разговор. Легонько похлопав Базанова по плечу, врач склоняется ниже, еще ниже, к самому лицу, шепчет:
— Ничего, гвардеец. Ты у нас в футбол играть будешь. Лежи спокойно.
Поднимается, исчезает. Следом исчезают из поля зрения и другие белые шапочки.
Базанов старается приподняться па локтях, чтобы увидеть, куда они делись.
— Подушку! Скорей! Кислород! — слышится повелительный крик...
И опять он плывет. Плывет не то по воздуху, не то по воде, отдаляясь от света — в темноту, в темноту. Все звуки смешались, перепутались, превратились в гул прибоя и заглохли. Черная тишина придавила его. Базанов судорожно дернул головой, стремясь освободиться от плотного душного плена. Почувствовал, будто свежий ветерок подул ему в лицо.
Чьи-то руки приподняли его, и он с жадностью и наслаждением начал глотать сухой холодный воздух, резко пахнущий послегрозовым лесом...
Базанов поворачивает голову. Рядом с его кроватью сидит на табуретке рыженькая девчонка и читает газету. Короткие, тощие косички с красными ленточками, как козьи рожки, трогательно торчат из-под панамки. Узкая согнутая спина рядом с рукой Базанова. Хрупкие плечики. Лопатки, словно цыплячьи крылышки. Узелки позвонков под бумажным заштопанным свитером — один, другой, третий.
Не сдержав непроизвольного желания, Глеб осторожно дотрагивается до ее локтя. Девочка вздрагивает, оборачивается. У нее цвета снятого молока, усеянное веснушками лицо, нос — пуговкой, огромные серые глаза.
— Ой! — вскрикивает она. — Вы ожили ?
— Вроде,— стараясь сказать громче, шепчет База-нов...
«Мы вернемся, Ленинград, мы вернемся»,— говорили мы все в июле сорок первого. И твердо, как в клятву, верили в это.
Война началась после выпускного вечера. Никто и не предполагал, что она будет такой долгой и трудной. Мальчишки десятого класса шли на фронт добровольцами. Все как один, торжественные и гордые, несли в военкомат заявления. А когда наступил час прощания с детством, оказался он совсем не таким, каким представляли его. Не в долгожданный сияющий солнцем полдень, под оркестр, а внезапно, в настороженной ночной тишине суетливо грузились мы по тревоге в теплушки, не успев даже обнять родных... Надеялись, так и провоюем до победы вместе — своим дружным классом, — держались друг за друга, из теплушек прямо в бой. Бежали молча по молодому лесочку, стреляли куда-то...
А разметало всех сразу, как землю после взрыва,— по дорогам, госпиталям, разным фронтам. Комсорг класса Сашка Васильев, математический мозг школы Толя Костромин, мамочкин сын, «гогочка» Витька Чернин, друг детства, филателист и первая перчатка района Саша Егоров, забияка и драчун Камил Фатхул-лин, Светлана Борусевич — где они? Топают ли еще по земле? Могут ли радоваться человеческим радостям? Петь любимые песни? Вернуться в родной город? Или нет уже на свете людей с такими именами и фамилиями и то, о чем мечтал каждый из нас, никогда, никогда не сбудется...
Девочка все еще сидит на табурете. У нее большие растревоженные серые глаза, веснушки и смешные рыжие косички...
Голова Базанова высоко, на двух подушках. Новый мир открывается теперь его взору. Это уже не только потолок, но и выкрашенные белой масляной краской две стены; окно, сквозь которое видно стылое небо — низкое, безоблачное, затушеванное свинцом; широкая двустворчатая, застекленная дверь в коридор; белесая грифельная доска, затертая не одним поколением старательных учеников. Госпиталь — в школе. Палата — бывший класс...
Базанов снова вернулся в школу. Всю свою жизнь он провел в школе. Только теперь в классе нет парт, а он лежит. Интересно...
Рядом другие ученики. Раненые. Кровать к кровати, спинка к спинке, впритык. Узкие проходы и тумбочки — одна на двоих.
Надо повернуть голову. Сосед справа спит, натянув на ухо одеяло.
Еще раз повернуть голову. У соседа слева щеки заросли черно-седой щетиной. Запавшие сиреневые губы и крупный, мясистый, будто с другого, здорового лица, красный нос.
Возле двери санитарка, ловко орудуя, подкладывает судно мужику, у которого густо перебинтованы грудь и живот, а вместо головы — белый пухлый шар с дырочками для глаз и щелью для рта. Здорово его разделало, бедолагу...
Табуретка пуста. Может, и девочки никакой не было здесь. А была она в другом госпитале. И звали ее Маша...
Пропадает глухой шум прибоя в ушах, шорох и скрежет камней, смываемых с берега уходящей волной. В наступившей тишине возникает и прорезается негромкая песенка, исполняемая по радио, смех, шаги, скрипы, шорохи, близкий стон, позвякивание ложки о котелок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218
И вот еще один потолок. Новый.Бело-голубой потолок чебоксарской госпитальной палаты. Он высок, он огромен, точно небесный купол. Со следами чернильных клякс — они как звезды. С густой, вытянутой к окну паутиной в углу — она как Млечный Путь. Все небо над головой. Давно нештукатуренное небо. Покрытое замысловатыми трещинами и трещинками. Они, как школьная контурная карта, напоминают очертания какого-то знакомого материка, какие-то моря, реки и горы, увиденные в детстве. По такому интересному потолку можно путешествовать часами и днями — пока открыты глаза. И боль не туманит сознания, не возвращает ко сну...
Целую вечность Базанов лежит на спине. Думает. Трудно. Тяжко. Муторно. Запах йодоформа преследует его, похоже, он останется на всю жизнь.Каждое утро санитарки кладут его на каталку и под сочувственные взгляды ходячих раненых везут в операционную.И снова, и снова сигналит красная лампочка бедствия: «Идет операция! Идет операция!» Склоняются над ним хирурги. Режут, чистят, сшивают ткани. Будет ли он, Базанов, жить? Будет ли радоваться, печалиться, ходить по земле? От него это сейчас не зависит...
А справа на потолке — Каспийское море. И Волга, которая впадает в него. Точно — Волга. И густая дельта, Астрахань. И характерный поворот у Сталинграда.
У Сталинграда по Волге закопченный буксир тянул баржу... Скреблись о борт слюдяные льдинки. Тонконогими грибами вставали из воды белые разрывы...
Головы поднимались из воды. Кто-то кричал страшно. И руки, руки...И яркий свет — золотая, ослепляющая вспышка...И медленно кренится потолок... небо... карта...
И опускается на глаза...Целую вечность Еазанов лежал на спине...Шесть белых шапочек склоняются над ним — по три с каждой стороны. Мужские и женские лица. Старые — мужские, молодые — женские. Седая борода веером. Коса — тяжелая, русая, как живая. По белому вороту халата неторопливо ползет самоуверенный черный жучок. Густой солнечный луч косо бьет из окна.
Врачебный обход.Широкоскулый и черноусый врач с цепкими, злыми, почему-то очень знакомыми глазами присаживается на кровать. Берет Казакова за руку, считает пульс. Шевелятся пухлые губы,— он что-то спрашивает, смешно и сердито кивает. Журчит тихий профессиональный разговор. Легонько похлопав Базанова по плечу, врач склоняется ниже, еще ниже, к самому лицу, шепчет:
— Ничего, гвардеец. Ты у нас в футбол играть будешь. Лежи спокойно.
Поднимается, исчезает. Следом исчезают из поля зрения и другие белые шапочки.
Базанов старается приподняться па локтях, чтобы увидеть, куда они делись.
— Подушку! Скорей! Кислород! — слышится повелительный крик...
И опять он плывет. Плывет не то по воздуху, не то по воде, отдаляясь от света — в темноту, в темноту. Все звуки смешались, перепутались, превратились в гул прибоя и заглохли. Черная тишина придавила его. Базанов судорожно дернул головой, стремясь освободиться от плотного душного плена. Почувствовал, будто свежий ветерок подул ему в лицо.
Чьи-то руки приподняли его, и он с жадностью и наслаждением начал глотать сухой холодный воздух, резко пахнущий послегрозовым лесом...
Базанов поворачивает голову. Рядом с его кроватью сидит на табуретке рыженькая девчонка и читает газету. Короткие, тощие косички с красными ленточками, как козьи рожки, трогательно торчат из-под панамки. Узкая согнутая спина рядом с рукой Базанова. Хрупкие плечики. Лопатки, словно цыплячьи крылышки. Узелки позвонков под бумажным заштопанным свитером — один, другой, третий.
Не сдержав непроизвольного желания, Глеб осторожно дотрагивается до ее локтя. Девочка вздрагивает, оборачивается. У нее цвета снятого молока, усеянное веснушками лицо, нос — пуговкой, огромные серые глаза.
— Ой! — вскрикивает она. — Вы ожили ?
— Вроде,— стараясь сказать громче, шепчет База-нов...
«Мы вернемся, Ленинград, мы вернемся»,— говорили мы все в июле сорок первого. И твердо, как в клятву, верили в это.
Война началась после выпускного вечера. Никто и не предполагал, что она будет такой долгой и трудной. Мальчишки десятого класса шли на фронт добровольцами. Все как один, торжественные и гордые, несли в военкомат заявления. А когда наступил час прощания с детством, оказался он совсем не таким, каким представляли его. Не в долгожданный сияющий солнцем полдень, под оркестр, а внезапно, в настороженной ночной тишине суетливо грузились мы по тревоге в теплушки, не успев даже обнять родных... Надеялись, так и провоюем до победы вместе — своим дружным классом, — держались друг за друга, из теплушек прямо в бой. Бежали молча по молодому лесочку, стреляли куда-то...
А разметало всех сразу, как землю после взрыва,— по дорогам, госпиталям, разным фронтам. Комсорг класса Сашка Васильев, математический мозг школы Толя Костромин, мамочкин сын, «гогочка» Витька Чернин, друг детства, филателист и первая перчатка района Саша Егоров, забияка и драчун Камил Фатхул-лин, Светлана Борусевич — где они? Топают ли еще по земле? Могут ли радоваться человеческим радостям? Петь любимые песни? Вернуться в родной город? Или нет уже на свете людей с такими именами и фамилиями и то, о чем мечтал каждый из нас, никогда, никогда не сбудется...
Девочка все еще сидит на табурете. У нее большие растревоженные серые глаза, веснушки и смешные рыжие косички...
Голова Базанова высоко, на двух подушках. Новый мир открывается теперь его взору. Это уже не только потолок, но и выкрашенные белой масляной краской две стены; окно, сквозь которое видно стылое небо — низкое, безоблачное, затушеванное свинцом; широкая двустворчатая, застекленная дверь в коридор; белесая грифельная доска, затертая не одним поколением старательных учеников. Госпиталь — в школе. Палата — бывший класс...
Базанов снова вернулся в школу. Всю свою жизнь он провел в школе. Только теперь в классе нет парт, а он лежит. Интересно...
Рядом другие ученики. Раненые. Кровать к кровати, спинка к спинке, впритык. Узкие проходы и тумбочки — одна на двоих.
Надо повернуть голову. Сосед справа спит, натянув на ухо одеяло.
Еще раз повернуть голову. У соседа слева щеки заросли черно-седой щетиной. Запавшие сиреневые губы и крупный, мясистый, будто с другого, здорового лица, красный нос.
Возле двери санитарка, ловко орудуя, подкладывает судно мужику, у которого густо перебинтованы грудь и живот, а вместо головы — белый пухлый шар с дырочками для глаз и щелью для рта. Здорово его разделало, бедолагу...
Табуретка пуста. Может, и девочки никакой не было здесь. А была она в другом госпитале. И звали ее Маша...
Пропадает глухой шум прибоя в ушах, шорох и скрежет камней, смываемых с берега уходящей волной. В наступившей тишине возникает и прорезается негромкая песенка, исполняемая по радио, смех, шаги, скрипы, шорохи, близкий стон, позвякивание ложки о котелок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218