И высоко-высоко в небе, гонимые тоской по родному
гнездовью, летели стаи лебедей и на теплую землю роняли волнующие клики:
"Клип-анг, клип-анг!".
Следом за ними торопилась весна. Она пришла не крадучись, не таясь,
как щедрая хозяйка, полной пригоршней сыпала на Каму, на землю, на
глинистые яры горячие золотые лучи... Вчера еще синели сугробы, а сегодня
она растопила их, согрела землю, напоила ее досыта дождем, одела леса в
зеленые шумные наряды и расцветила луга и долины пахучими травами и
цветами.
По камской воде далеко и звонко разносилась древняя казачья песня:
Вниз по матушке, по Волге,
По широкой, славной долгой,
Поднималась мать-погода,
Погодушка не малая,
Не малая, валовая...
Июльский день занялся жар-цветом. Вспыхнули и заиграли церковные
луковичные главки на тонких шейках. Чешуйчатые крыши засеребрились на
солнце. И сразу перед изумленными казаками на горе встал городок-крепость,
обнесенный бревенчатым тыном, окопанный валами и рвом. По углам городка
поднимались сторожевые башни, а на них звонко перекликались дозорные:
- Славен Орел-городок!
- Славен Чусовской!
- Славны соли Камские!
Все было так, как в московском Кремле: это любо Строгановым!
Однако за тынами совсем по-деревенски лаяли охрипшие псы и было
слышно, как у колодца ругались бабы-водоноски. Над высокими рублеными
избами к синему небу тянулись дымки. Ворота в городок были распахнуты
настежь. Под кровелькой над воротами висел потемневший образ Николая
угодника, а на башне, над въездом, на крытом балкончике расхаживал сторож.
Впереди на земляных раскатах стояли две пушки, а подле них лежали горкой
каменные ядра. В темных ямках алели раскаленные угли - калили наскоро
ядра.
Ермак удовлетворенно охватил взором городок, и сердце его забилось
учащенно: на дороге гудела-гомонила толпа, пестрели цветные рубахи,
сарафаны, платки, - народ, волнуясь, с ранней зари поджидал казаков. На
ярах загорелые, белоголовые ребятишки шустро кричали:
- Сюда! Сюда!
Струги лебединой стаей подошли к берегу. Белыми крыльями на утреннем
солнышке трепетали упругие паруса. Ласковый ветер донес лихую казачью
песню. Она смолкла, погасла, как огонек, в ту пору, когда головной струг
ткнулся резным носом в пристань. Первым на берег выскочил кряжистый,
проворный атаман в чешуйчатой кольчуге и в шеломе: он пошел по бережку,
поджидая казаков.
- Ермак Тимофеевич! - во весь голос рявкнул внизу, у ворот, Петрован,
и дозорный на башне торопливо стал звонить.
В толпе заволновались. На кого только смотреть? Хоругви воинские
сверкают, казаки-удальцы, как горох из мешка, со стругов на берег
высыпали. Словно цветы, запестрели жупаны: и синие, и алые, и малиновые, и
черные. Бердыши, копья, шестоперы, топоры на длинных ратовищах - все
колышется, поблескивает, глаз манит. Один к одному пристраиваются
повольники в ряды. Что за народ! Что за удаль! Молодец к молодцу, -
плечистые, бородатые, у многих лица мечены сабельными ударами.
Атаман терпеливо ждет да весело поглядывает на людей. Жилистая рука
лежит на крыже сабли, а оправа ее в серебре да дорогих каменьях.
Построились казаки в боевой порядок. Вперед выбежали потешники и
заиграли на свирелях, загудели на рогах, затрубили в трубы, - и пошел дым
коромыслом!
Народ из городка, из посадов, от варниц с радостными криками побежал
навстречу. Ребята стрижами вились вокруг ватаги. А женки все глаза
проглядели, - по душе пришлись повольники. Только одна вековуша Аленушка в
синем сарафане стоит ни жива, ни мертва. Добрых полвека ей, а еще красива,
как осенняя березынька в поле. И, видно, вспомнилось ей старое-былое.
Узнала она в густых черных бровях, в пронзительных глазах да в
стремительной ухватке атамана знакомые, давным-давно запавшие в сердце
черты. Прошептала:
- Так это он, Васенька... Аленин...
И глаза застлало слезой: стало жалко улетевшей молодости, погасшей
радости. Не заметила и не слышала вековуша Аленушка, как атаман подошел
вплотную к народу, окрикнул его:
- Здорово, работнички! Много лет здравствовать, хлопотуны!
Подошел Ермак к Аленушке, низко поклонился ей:
- Признаешь ли меня, ватажника, родимая?
- Как не признать близкой кровинушки, нашей камской! - низко опустила
голову от смущения и подумала: "Ясным в юности тебя знавала, таким на весь
век и остался". Тряхнула головой и поблагодарила атамана:
- Спасибо за то, что вспомнил меня!
Народ шапки скинул, загомонил. Многие догадались, что атаман свой,
камский, трудового роду-племени корешок.
- Шествуй, батюшка! Кланяемся тебе, и сам ведаешь почему!
Из ворот навстречу казацкому войску выехало трое - Строгановы.
Впереди на вороном жеребце, в малиновом бархатном кафтане выступал с
важностью Семен Аникеевич Строганов - длинный и тощий, а за ним на
белоснежных игрунах, сдерживаясь, двигались новые хозяева варниц - его
племянники Максим и Никита. К этой поре умерли братья Яков и Григорий,
которые схлопотали у Грозного земли. Молодые промышленники - рослые
детины, оба крепкие, грузные, бороды густые, окладистые. Кафтаны на обоих
расшиты позументами.
Только подъехали к войску, - и в ту же минуту ударили две пушки на
раскатах. Синий дым взвился, гул пошел по Каме и полям, и многократно в
ответ прогрохотало эхо.
Казаки остановились, и навстречу Строгановым пошел сам батько.
Старого, одряхлевшего Семена Аникиевича слуги сняли с седла, племянники
сами проворно соскочили. И все втроем чинно встретили атамана.
Глухим голосом дядька Строганов спросил:
- Откуда войско и чье оно?
Ермак, не моргнув глазом, ответил:
- Из Казани посланы оборонять тебя, Аникиевич, от татарских
грабежников, а веду их я - Ермак Тимофеевич.
Старик огладил бороду, переглянулся с племянниками и спросил:
- С добром ли пожаловал, Ермак Тимофеевич?
- С добром, Аникиевич!
- А коли с добром, милости просим! - и откуда-то протянулись руки,
подали хозяину на полотенце хлеб и соль в резной солонке. - Кланяемся вам,
достославные казаки, по дедовскому обычаю, хлебом - солью!
Ермак снял шелом и почтительно поцеловал каравай.
- За гостеприимство спасибо! - поклонился он Строгановым.
Вместе с ними атаман тронулся в городок, а вслед, нога в ногу,
размахивая свободной рукой в такт движению, шли казаки, - веселые, бравые.
И только вступили первые ряды в головные ворота, - на церквушках зазвонили
колокола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264
гнездовью, летели стаи лебедей и на теплую землю роняли волнующие клики:
"Клип-анг, клип-анг!".
Следом за ними торопилась весна. Она пришла не крадучись, не таясь,
как щедрая хозяйка, полной пригоршней сыпала на Каму, на землю, на
глинистые яры горячие золотые лучи... Вчера еще синели сугробы, а сегодня
она растопила их, согрела землю, напоила ее досыта дождем, одела леса в
зеленые шумные наряды и расцветила луга и долины пахучими травами и
цветами.
По камской воде далеко и звонко разносилась древняя казачья песня:
Вниз по матушке, по Волге,
По широкой, славной долгой,
Поднималась мать-погода,
Погодушка не малая,
Не малая, валовая...
Июльский день занялся жар-цветом. Вспыхнули и заиграли церковные
луковичные главки на тонких шейках. Чешуйчатые крыши засеребрились на
солнце. И сразу перед изумленными казаками на горе встал городок-крепость,
обнесенный бревенчатым тыном, окопанный валами и рвом. По углам городка
поднимались сторожевые башни, а на них звонко перекликались дозорные:
- Славен Орел-городок!
- Славен Чусовской!
- Славны соли Камские!
Все было так, как в московском Кремле: это любо Строгановым!
Однако за тынами совсем по-деревенски лаяли охрипшие псы и было
слышно, как у колодца ругались бабы-водоноски. Над высокими рублеными
избами к синему небу тянулись дымки. Ворота в городок были распахнуты
настежь. Под кровелькой над воротами висел потемневший образ Николая
угодника, а на башне, над въездом, на крытом балкончике расхаживал сторож.
Впереди на земляных раскатах стояли две пушки, а подле них лежали горкой
каменные ядра. В темных ямках алели раскаленные угли - калили наскоро
ядра.
Ермак удовлетворенно охватил взором городок, и сердце его забилось
учащенно: на дороге гудела-гомонила толпа, пестрели цветные рубахи,
сарафаны, платки, - народ, волнуясь, с ранней зари поджидал казаков. На
ярах загорелые, белоголовые ребятишки шустро кричали:
- Сюда! Сюда!
Струги лебединой стаей подошли к берегу. Белыми крыльями на утреннем
солнышке трепетали упругие паруса. Ласковый ветер донес лихую казачью
песню. Она смолкла, погасла, как огонек, в ту пору, когда головной струг
ткнулся резным носом в пристань. Первым на берег выскочил кряжистый,
проворный атаман в чешуйчатой кольчуге и в шеломе: он пошел по бережку,
поджидая казаков.
- Ермак Тимофеевич! - во весь голос рявкнул внизу, у ворот, Петрован,
и дозорный на башне торопливо стал звонить.
В толпе заволновались. На кого только смотреть? Хоругви воинские
сверкают, казаки-удальцы, как горох из мешка, со стругов на берег
высыпали. Словно цветы, запестрели жупаны: и синие, и алые, и малиновые, и
черные. Бердыши, копья, шестоперы, топоры на длинных ратовищах - все
колышется, поблескивает, глаз манит. Один к одному пристраиваются
повольники в ряды. Что за народ! Что за удаль! Молодец к молодцу, -
плечистые, бородатые, у многих лица мечены сабельными ударами.
Атаман терпеливо ждет да весело поглядывает на людей. Жилистая рука
лежит на крыже сабли, а оправа ее в серебре да дорогих каменьях.
Построились казаки в боевой порядок. Вперед выбежали потешники и
заиграли на свирелях, загудели на рогах, затрубили в трубы, - и пошел дым
коромыслом!
Народ из городка, из посадов, от варниц с радостными криками побежал
навстречу. Ребята стрижами вились вокруг ватаги. А женки все глаза
проглядели, - по душе пришлись повольники. Только одна вековуша Аленушка в
синем сарафане стоит ни жива, ни мертва. Добрых полвека ей, а еще красива,
как осенняя березынька в поле. И, видно, вспомнилось ей старое-былое.
Узнала она в густых черных бровях, в пронзительных глазах да в
стремительной ухватке атамана знакомые, давным-давно запавшие в сердце
черты. Прошептала:
- Так это он, Васенька... Аленин...
И глаза застлало слезой: стало жалко улетевшей молодости, погасшей
радости. Не заметила и не слышала вековуша Аленушка, как атаман подошел
вплотную к народу, окрикнул его:
- Здорово, работнички! Много лет здравствовать, хлопотуны!
Подошел Ермак к Аленушке, низко поклонился ей:
- Признаешь ли меня, ватажника, родимая?
- Как не признать близкой кровинушки, нашей камской! - низко опустила
голову от смущения и подумала: "Ясным в юности тебя знавала, таким на весь
век и остался". Тряхнула головой и поблагодарила атамана:
- Спасибо за то, что вспомнил меня!
Народ шапки скинул, загомонил. Многие догадались, что атаман свой,
камский, трудового роду-племени корешок.
- Шествуй, батюшка! Кланяемся тебе, и сам ведаешь почему!
Из ворот навстречу казацкому войску выехало трое - Строгановы.
Впереди на вороном жеребце, в малиновом бархатном кафтане выступал с
важностью Семен Аникеевич Строганов - длинный и тощий, а за ним на
белоснежных игрунах, сдерживаясь, двигались новые хозяева варниц - его
племянники Максим и Никита. К этой поре умерли братья Яков и Григорий,
которые схлопотали у Грозного земли. Молодые промышленники - рослые
детины, оба крепкие, грузные, бороды густые, окладистые. Кафтаны на обоих
расшиты позументами.
Только подъехали к войску, - и в ту же минуту ударили две пушки на
раскатах. Синий дым взвился, гул пошел по Каме и полям, и многократно в
ответ прогрохотало эхо.
Казаки остановились, и навстречу Строгановым пошел сам батько.
Старого, одряхлевшего Семена Аникиевича слуги сняли с седла, племянники
сами проворно соскочили. И все втроем чинно встретили атамана.
Глухим голосом дядька Строганов спросил:
- Откуда войско и чье оно?
Ермак, не моргнув глазом, ответил:
- Из Казани посланы оборонять тебя, Аникиевич, от татарских
грабежников, а веду их я - Ермак Тимофеевич.
Старик огладил бороду, переглянулся с племянниками и спросил:
- С добром ли пожаловал, Ермак Тимофеевич?
- С добром, Аникиевич!
- А коли с добром, милости просим! - и откуда-то протянулись руки,
подали хозяину на полотенце хлеб и соль в резной солонке. - Кланяемся вам,
достославные казаки, по дедовскому обычаю, хлебом - солью!
Ермак снял шелом и почтительно поцеловал каравай.
- За гостеприимство спасибо! - поклонился он Строгановым.
Вместе с ними атаман тронулся в городок, а вслед, нога в ногу,
размахивая свободной рукой в такт движению, шли казаки, - веселые, бравые.
И только вступили первые ряды в головные ворота, - на церквушках зазвонили
колокола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264