Все, что попадалось им на глаза, было сработано
похолопленными мастерками: и клетка проволочная попугайская, и медная,
серебряная посуда, и ковры из белых медвежьих шкур, и киоты в каждой
горнице с многими рядами икон в золотых и серебряных ризах, и даже одежда
на хозяевах, и еще - диво-дивное - часы: немецкое дело, а тут крепостной
осилил эту замысловатость. Высокий, дерзновенный труд покорил казачьи
сердца. Они поглядывали на свои большие крепкие ладони и вздыхали,
завидовали чистой завистью неведомым мастерам, что вложили свои таланты в
нетленные творения...
На пороге самой светлой горницы Строгановы остановились.
- Тут наша молельня, - глухо сказал Семен Аникиевич. - И мы просим,
атаманы, не погнушаться, помолиться с нами перед великим началом...
Казаки охотно вошли в светлицу, передняя стена которой была
иконостасом. Светились огоньки цветных лампад, потрескивал ярый воск в
свечах. Строгановы стали впереди, перед громадным образом спаса.
- Атамане, Ермак Тимофеевич! - сделав истовое крестное знамение,
обратился Семен Аникиевеч. Его тусклые глаза уставились в Ермака. -
Помолимся богу, и поклянись за всю дружину, что не будешь зорить наших
городков, и станешь отстаивать нас и от сибирцев, и от холопей наших, коли
в буйство впадут.
Ермак потупился, промолчал. Безмолвие казалось Строгановым тягостным,
и Максим дерзко сказал:
- Вы что ж молчите, аль бога стеряли? Аль души ваши нечисты?
Атаман сердито ответил:
- Не ты ли грехи наши отпустишь? - он прошел вперед, перекрестился и
сурово продолжал: - Клятву даю за дружину оберегать Русь и городки ваши;
дело вы великое творите: соль, как и хлеб, потребны всему свету. За рубежи
русские стоять будем, а холопей мирить с вами - не казачье дело!
Семен Аникиевич блеснул сердитыми глазами:
- Ты хоть слово дай, что мутить их вольной жизнью не будешь!
- Вольному - воля! О том с дружиной поговорю, хозяин. Уж коли на
разговор пошло, уряду сделаем - мы не наемники, а дружинники русские, за
правду стоять будем до смертного часа, а за кривду и руки не приложим!
- Спасибо и на том! - со злой улыбкой поклонился Строганов. За ним
поклонились атаманам и племянники.
- А теперь милости просим за стол, - пригласил дядя.
И опять проходили новыми светлыми горницами, пока не добрались до
столовой палаты. Дубовая столешница ломилась от серебряной посуды.
Посредине в серебряной чаше дымилась стерляжья уха, а по краям стола
расставлены чары золотые, расписные скляницы, хрупкие и легкие. Один
Никита Пан осмелился взять в руки такую ненадежную посудину и налить в нее
меда.
- За хозяев! - поднял чару Пан и разом выпил. Обсосал сивый ус и
похвалил: - Добрая мальвазия. Такое только в Венгрии пивал!
Аника Строганов изумленно глядел на атамана:
- Каким ветром тебя туда занесло?
- Ветры всякие были... Хлопов паны забижали...
Слуги в белых рубахах подавали блюдо за блюдом: осетрину, студни,
окорока - медвежий и олений, приправленные чесноком и малосольными
рыжиками. Были тут и подовые пироги с визигою, стерляди копченые, и яблоки
румяные.
Чашники проворно наливали брагу, наливки, настойки, фряжские вина,
привезенные приказчиками с Белого моря.
Хозяева слегка захмелели, а казачьи головы крепкие, стойкие. Максим
разрумянился, взглянул на притихшего дядю и закричал:
- Чем мы не бояре... Мы повыше бояр у царя! Пусть, как мне
желается... Эй, други!
Тут распахнулась резная дверь и павой вплыла красавица. Нарядна,
пышна и лицо открыто. Тонкого шелка рукава до земли, а на голове кокошник,
унизанный жемчугом. В ушах - серьги самоцветные. Ступила маленькими
ножками, щеки зарделись, глаза опущенны от смущения, а в руках - поднос...
- Батько! - прошептал Иванко Коольцо. - Век не видывал такой. Сейчас
из уст ее выпью радость и умру...
Ермак ухмыльнулся в бороду:
- Этак в жизни ты, Иванушко, много разов умирал...
- Маринушка-женушка! - крикнул охмелевший Максим, - аль ты не
боярышня? Порадуй гостей...
Красавица степенно поклонилась атаманам, и лицо ее под слоем белил
ярче вспыхнуло. Она подошла к Ермаку и ласково попросила:
- Испей кубок, батюшка!
Атаман встал, поклонился и выпил чашу меда. Обтер губы и трижды
поцеловался с молодой хозяйкой. После того она двинулась к Пану.
Польщенный вниманием, учтивый днепровский казак схватил чару и пал перед
Строгановой на одно колено:
- Виват! Пью за невиданную красу у сего камского Лукоморья! - он
выпил и поцеловал только руку у красавицы.
Максим хотел крикнуть: "Так не положено на Руси!", но под пристальным
взглядом жены смутился и затих. Красавице по душе пришлась учтивость Пана.
"Ай да Никитушка!" - похвалил его мысленно Ермак.
Медведем ткулся в щеку раскрасневшейся Маринушке Матвей Мещеряк. Она
отвернулась и поморщилась от его поцелуя.
Последним выпал черед Иванке Кольцо. "Эх! - горестно взъерошил он
кудрявый чуб. - Всю исцеловали, а мне остатним быть!" Однако не отказался,
засиял, беря чару с крепким медом, медленно пил его и все глядел и не мог
наглядеться в синие очи хозяйки. Она подставила как жар-цвет пылающую
щеку, но казак клещем впился в губы. И столь долог и горяч был поцелуй,
что Семен Аникиевич закашлялся, заперхался от недовольства, а племянничек
Максим вскочил весь красный и большой братиной опол брякнул. Кольцо,
покручивая усы, нехотя отошел.
- Эх, браты, будто с неба свалился я в застолицу! - разочарованно
сказал он, садясь в круг.
А Максим на один миг перехватил взгляд Маринки, который горел, как
яркая свечечка, и теплом провожал казака...
Дядя Семен Аникиевич во хмелю безудержно хвастал:
- Мы не бояре, а князья издревле. Род наш высок и возвышен был
всегда. Прапрадед наш - татарский князь Спиридон - два ста лет назад
перешел из Золотой Орды к Дмитрию Ивановичу Донскому - большого мужества и
ума князю. И тут хан за это обиделся до самой печени и Орду поднял на
Русь. Грозил: "Все смету и пометаю в огонь за то, что наилучшего
сманили!". Дмитрий Иванович пожелал испытать верность Спиридона и послал
его с войском против своих. Хан яростно набросился на войско наше,
потеснил его, а праотец наш угодил в полон. Привезли его в Сарай и ножами
сострогали мясо с костей...
Глаза старика вспыхнули, он вспылил:
- Верьте, не верьте, - истин бог, с той поры и повелись на Руси
Строгановы! Кровинушка наша - княжья...
Племянники сидели и равнодушно слушали россказни старика. Максим
незаметно толкнул плечом Ермака, прошептал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264
похолопленными мастерками: и клетка проволочная попугайская, и медная,
серебряная посуда, и ковры из белых медвежьих шкур, и киоты в каждой
горнице с многими рядами икон в золотых и серебряных ризах, и даже одежда
на хозяевах, и еще - диво-дивное - часы: немецкое дело, а тут крепостной
осилил эту замысловатость. Высокий, дерзновенный труд покорил казачьи
сердца. Они поглядывали на свои большие крепкие ладони и вздыхали,
завидовали чистой завистью неведомым мастерам, что вложили свои таланты в
нетленные творения...
На пороге самой светлой горницы Строгановы остановились.
- Тут наша молельня, - глухо сказал Семен Аникиевич. - И мы просим,
атаманы, не погнушаться, помолиться с нами перед великим началом...
Казаки охотно вошли в светлицу, передняя стена которой была
иконостасом. Светились огоньки цветных лампад, потрескивал ярый воск в
свечах. Строгановы стали впереди, перед громадным образом спаса.
- Атамане, Ермак Тимофеевич! - сделав истовое крестное знамение,
обратился Семен Аникиевеч. Его тусклые глаза уставились в Ермака. -
Помолимся богу, и поклянись за всю дружину, что не будешь зорить наших
городков, и станешь отстаивать нас и от сибирцев, и от холопей наших, коли
в буйство впадут.
Ермак потупился, промолчал. Безмолвие казалось Строгановым тягостным,
и Максим дерзко сказал:
- Вы что ж молчите, аль бога стеряли? Аль души ваши нечисты?
Атаман сердито ответил:
- Не ты ли грехи наши отпустишь? - он прошел вперед, перекрестился и
сурово продолжал: - Клятву даю за дружину оберегать Русь и городки ваши;
дело вы великое творите: соль, как и хлеб, потребны всему свету. За рубежи
русские стоять будем, а холопей мирить с вами - не казачье дело!
Семен Аникиевич блеснул сердитыми глазами:
- Ты хоть слово дай, что мутить их вольной жизнью не будешь!
- Вольному - воля! О том с дружиной поговорю, хозяин. Уж коли на
разговор пошло, уряду сделаем - мы не наемники, а дружинники русские, за
правду стоять будем до смертного часа, а за кривду и руки не приложим!
- Спасибо и на том! - со злой улыбкой поклонился Строганов. За ним
поклонились атаманам и племянники.
- А теперь милости просим за стол, - пригласил дядя.
И опять проходили новыми светлыми горницами, пока не добрались до
столовой палаты. Дубовая столешница ломилась от серебряной посуды.
Посредине в серебряной чаше дымилась стерляжья уха, а по краям стола
расставлены чары золотые, расписные скляницы, хрупкие и легкие. Один
Никита Пан осмелился взять в руки такую ненадежную посудину и налить в нее
меда.
- За хозяев! - поднял чару Пан и разом выпил. Обсосал сивый ус и
похвалил: - Добрая мальвазия. Такое только в Венгрии пивал!
Аника Строганов изумленно глядел на атамана:
- Каким ветром тебя туда занесло?
- Ветры всякие были... Хлопов паны забижали...
Слуги в белых рубахах подавали блюдо за блюдом: осетрину, студни,
окорока - медвежий и олений, приправленные чесноком и малосольными
рыжиками. Были тут и подовые пироги с визигою, стерляди копченые, и яблоки
румяные.
Чашники проворно наливали брагу, наливки, настойки, фряжские вина,
привезенные приказчиками с Белого моря.
Хозяева слегка захмелели, а казачьи головы крепкие, стойкие. Максим
разрумянился, взглянул на притихшего дядю и закричал:
- Чем мы не бояре... Мы повыше бояр у царя! Пусть, как мне
желается... Эй, други!
Тут распахнулась резная дверь и павой вплыла красавица. Нарядна,
пышна и лицо открыто. Тонкого шелка рукава до земли, а на голове кокошник,
унизанный жемчугом. В ушах - серьги самоцветные. Ступила маленькими
ножками, щеки зарделись, глаза опущенны от смущения, а в руках - поднос...
- Батько! - прошептал Иванко Коольцо. - Век не видывал такой. Сейчас
из уст ее выпью радость и умру...
Ермак ухмыльнулся в бороду:
- Этак в жизни ты, Иванушко, много разов умирал...
- Маринушка-женушка! - крикнул охмелевший Максим, - аль ты не
боярышня? Порадуй гостей...
Красавица степенно поклонилась атаманам, и лицо ее под слоем белил
ярче вспыхнуло. Она подошла к Ермаку и ласково попросила:
- Испей кубок, батюшка!
Атаман встал, поклонился и выпил чашу меда. Обтер губы и трижды
поцеловался с молодой хозяйкой. После того она двинулась к Пану.
Польщенный вниманием, учтивый днепровский казак схватил чару и пал перед
Строгановой на одно колено:
- Виват! Пью за невиданную красу у сего камского Лукоморья! - он
выпил и поцеловал только руку у красавицы.
Максим хотел крикнуть: "Так не положено на Руси!", но под пристальным
взглядом жены смутился и затих. Красавице по душе пришлась учтивость Пана.
"Ай да Никитушка!" - похвалил его мысленно Ермак.
Медведем ткулся в щеку раскрасневшейся Маринушке Матвей Мещеряк. Она
отвернулась и поморщилась от его поцелуя.
Последним выпал черед Иванке Кольцо. "Эх! - горестно взъерошил он
кудрявый чуб. - Всю исцеловали, а мне остатним быть!" Однако не отказался,
засиял, беря чару с крепким медом, медленно пил его и все глядел и не мог
наглядеться в синие очи хозяйки. Она подставила как жар-цвет пылающую
щеку, но казак клещем впился в губы. И столь долог и горяч был поцелуй,
что Семен Аникиевич закашлялся, заперхался от недовольства, а племянничек
Максим вскочил весь красный и большой братиной опол брякнул. Кольцо,
покручивая усы, нехотя отошел.
- Эх, браты, будто с неба свалился я в застолицу! - разочарованно
сказал он, садясь в круг.
А Максим на один миг перехватил взгляд Маринки, который горел, как
яркая свечечка, и теплом провожал казака...
Дядя Семен Аникиевич во хмелю безудержно хвастал:
- Мы не бояре, а князья издревле. Род наш высок и возвышен был
всегда. Прапрадед наш - татарский князь Спиридон - два ста лет назад
перешел из Золотой Орды к Дмитрию Ивановичу Донскому - большого мужества и
ума князю. И тут хан за это обиделся до самой печени и Орду поднял на
Русь. Грозил: "Все смету и пометаю в огонь за то, что наилучшего
сманили!". Дмитрий Иванович пожелал испытать верность Спиридона и послал
его с войском против своих. Хан яростно набросился на войско наше,
потеснил его, а праотец наш угодил в полон. Привезли его в Сарай и ножами
сострогали мясо с костей...
Глаза старика вспыхнули, он вспылил:
- Верьте, не верьте, - истин бог, с той поры и повелись на Руси
Строгановы! Кровинушка наша - княжья...
Племянники сидели и равнодушно слушали россказни старика. Максим
незаметно толкнул плечом Ермака, прошептал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264