Они шатались, из синих десен потекла кровь.
- Видишь? - сказал он сидевшему напротив Ермаку. - То болезнь
полунощных стран. Пухнет человек, кровь гниет. Не уйти мне отсюда,
схороните тут! - он поник головой.
Хотелось атаману сказать: "Сам ты, воевода, будешь виноват в своей
смерти! Не захватил запасов!". Однако пожелел его и только вымолвил:
- Добрый человек ты, Семен Дмитриевич, а безвольный! Дух у тебя слаб.
Ходи, уминай снег, разгоняй кровь, авось жив будешь.
- Что ты, что ты! И так еле влачу ноги! - отмахнулся Болховской.
Снег падал беспрестанно, пушистый, мягкий, и все глубоко укрывал. По
утрам, на заре, снег розовел, и над сугробами, среди которых были
погребены избы и мазанки кучумского куреня, черными столбами поднимался
густой дым. Рубили ближнюю березовую рощу и жгли. Но тепло не спасало от
голода. Опухли у многих лица, отекли ноги, из десен сочилась кровь. Не
хотелось ни двигаться, ни шевелиться. Упасть бы на скамью и лежать,
лежать...
Но Ермак не давал покоя ни казакам, ни стрельцам. Войдя в избу, где
на полатях и нарах лежали вповолку люди, он сердито поводил носом и гнал
всех в поле - работать, двигаться. Он весело кричал на всю горницу:
- А ну, браты, с кем на кулачках потягаться!
Лохматый стрелец спустил с полатей нечесанную голову и хмуро
отозвался:
- Нажрался сам и потехи ищет!
Казак Ильин - худой, одни кости выдаются - скинул зипун, соскочил с
лавки и сердито крикнул стрельцу:
- Ты гляди, кривая душа, не мути народ. Ермак - один тут! Строг - это
правда, но ни твою, ни мою кроху не возьмет!
- А чего он быстрый, как живинка, всюду? - запротестовал стрелец.
- Духом крепок! Может, как дуб, разом хряснет, а не прогнется. За
Ермака, гляди, душу вытряхну!
Стрелец изумленно, будто первые, разглядывал Ермака. Затем вдруг
сбросил с полатей шубу и торопливо полез вниз:
- Добрый мужик, сам вижу! Не хочу гнить, веди, атаман, в поле!
Стих сиверко, тишина легла на землю, такая глубокая и торжественная,
что каждый шорох далеко слышался. С трудом передвигая распухшие ноги,
казаки вышли на вал. Мертвенно-бело кругом. На валу каркает ворона.
Казаки столпились на площадке вокруг Ермака.
- А ну, налетай! - озорно закричал Матвей Мещеряк и ударил атамана в
бок. Ермак сброил полушубок, завернул рукава и с вызовом повернулся к
бойцам:
- Давай, давай на кулачки! А ну!..
Стена на стену пошли с кулаками казаки. Ермак шел рядом,
подзадоривал:
- Держись, донская вольница!
Мощный голос атамана поднял с ложа воеводу Болховского. Пошатываясь,
он обрядился в лисью шубу и вышел на крылечко. Мороз перехватил дыхание.
"Ух, и человечина! Силен дух, - такого никакие беды не сломят!" -
восхищенно подумал он, разглядывая Ермака, от которого валил пар. Ощерив
крепкие белые зубы, кипнем сверкавшие в черной бороде, атаман плечом, как
волной, растаскивал толпу и кричал:
- Давай, давай, сибирцы!
Неугасимый пламень горел в этом человеке, даже голод и все лишения
были бессильны против него. Мало одной телесной мощи, чтобы в тяжкое время
быть таким бодрым и звать других к жизни. Тут нужен великий дух.
Болховской склонил бледное отечное лицо с устало мерцавшими глазами.
"Он будет жить, а я умру!" - с грустью о себе и с душевным теплом об
атамане подумал он. Повернулся и ушел в избу. А позади него, подобно
раскатам грома, раздался неудержимый хохот: Ильин, ловко извернувшись, так
трахнул стрельца по могучей спине, что тот не удержался и ткнул носом в
сугроб. Стрелец быстро поднялся и залился смехом, глядя на него,
засмеялись и другие. Вместе со всеми хохотал, держась за бока, и сам
батька Ермак.
А вокруг искерского холма попрежнему была мутная даль, белые снега и
вздыбленные синие льды на Иртыше.
- Хватит на сегодня! - весело сказал Ермак, глядя на заснеженные
избы, на дозорную башенку. - Песню, браты, да разудалую! - предложил он, и
сам первый запел:
Эх ты, камень, камешек, Самоцветный, лазоревый...
Блестящими призывными глазами атаман смотрел на казаков, отцовская
ласка светилась в них. Сотни голосов дружно подхватили и понесли песню:
Излежался камешек На крутой горе против солнышка...
Во все могучие легкие пел и казак Ильин, а сам думал: "А песня-то
девичья, не казачья, отчего ж она душу так поднимает?".
Голодный мор вошел в Искер, валил людей. Смерть приходила без
страданий. Слабел человек, опухал и уходил из жизни. Порезали конскую
упряжь из сыромятных ремней, долго варили ее, навар выпили, а кожу
сжевали. Драли с мерзлых деревьев кору, с поникшей под шапками снега ивы -
лыко, сушили, толкли и варили горькую похлебку, от которой крутило и жгло
внутренности. Редко-редко когда ели рыбу - с трудом ловилась она в
прорубях. Да и народ обессилел спускаться и подниматься на яр.
А зима была в самом разгаре. Жгучий мороз сковал даже говор, умерла
давно и песня. Волки стаями приближались к крепостному тыну, усаживались
полукружьем и начинали выть, выматывая душу. Они чуяли мертвечину. В избах
светились красные глазки - горела и чадила лучина. Время от времени от
обожженного стержня отваливались угольки, падали и, шипя, затухали в
бадейке с водой. Умирающие казаки и стрельцы бредили зелеными лугами и
золотыми нивами. Бредили, а на утро находили их мертвые тела. Сумрачно,
молча хоронили товарищей. Жгли костры, отогревали землю и рыли могилу.
В эту пору тихо и незаметно отошел князь Семен Дмитриевич Болховской.
Обмыли его и обрядили в бархатную ферязь, расшитую жемчугом. Два дня его
тело лежало перед образами, перед которыми больше не теплились лампады.
Отец Савва заунывно распевал над ним псалмы.
Стрельцы провожали воеводу с печалью:
- Ушел от нас и кто теперь выведет из гибельного края?
Ермак не утерпел:
- Не гибельная землица Сибирь! Все тут есть для доброго человека. Но
пока корни злые не дают доброму семени взойти: татары в степи разогнали,
не дают им ни ясак нам платить, ни пищи в Искер везти. Пройдет это,
отправимся!
С Болховским пришли в Сибирь стрелецкие головы Иван Глухов да Киреев.
Они должны были после смерти боярина вести воеводские дела, но дел этих не
было. Один за другим умирали ратные товарищи, и скоро не стало хватать сил
рыть могилы, - мертвые тела уносили на вал. Днем над мертвечиной кружило с
граем воронье, а ночью приходили волки и грызлись за человеческие кости.
Поздно поднималась медно-красная луна и мертвенным светом освещала
страшное кладбище. Дозорный казак на башенке дрожал от холода и с ужасом
глядел в поле:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264