- Я тут, Семен Аникиевич!
- Милый, смута загорелась, имения моего разорение. Спаси! На Усолье
племянник Максим, да без вас не управится он. Ермак задумался, нервно
теребил темные кольца бороды. Он отчужденно поглядел на Строганова. Тот -
нетерпеливый и горячий - взмолился:
- Расказни их, злыдней! Расказни горщиков да солеваров, чтоб век
помнили, мои разорители!..
Казаки молчаливо глядели на атамана, выжидали, что он скажет.
- Батько, что молчишь? - выкрикнул один из казаков. - Рубить, так
рубить с плеча!
Ермак презрительно скривил губы.
- Гляди, какой храбрый казак выискался! - насмешливо сказал он. - Да
знешь ли, на кого пойдем? На своих, русских. Эх, Семен Аникиевич, -
вздохнул он тяжело, - кажись, мы договаривались с тобой и племянничками -
оберегать только рубежи. И в грамоте царской, которую ты зачитал мне,
поведано, чтобы летом в стругах, а зимою по льду камскому мимо городков не
пропускать безвестных. И дали мы воинское слово - боем встречать врагов
из-за рубежа, а тут о своих речь идет...
- А ежели свои хуже супостата грабят! - наливаясь яростью, выкрикнул
Строганов.
- Может ты сам в том повинен, - сурово стоял на своем Ермак. -
Обидами и притеснениями довел смердов до того! Подумай, Семен Аникиевич,
надо ли пускать меч там, где доброе слово и хорошее дело уладят все...
- Не до уговоров мне! Соли требует Русь, а они погубят дело. Казаки,
надо идти! - переходя со злобного на упрашивающий тон, заговорил хозяин.
- Батько, хватит лясы точить! Айда за зипунами! - запальчиво
выкрикнул Дударек.
- Тут не Дон, и не басурмане на варницах робят, - свои русские люди,
похолопленные. Остудись, казак! - сурово сказал Ермак.
Семен Аникиевич не сдавался:
- Гулебщики, - взывал он, - соль потребна всем: и боярину, и
холопу...
- На Руси не всякий холоп соль в еду кладет! - сердито перебил Матвей
Мещеряк.
Строганов нахмурился и выкрикнул:
- То на Руси, а у меня и зверь сыт солью! Братики, братики,
выручайте, сожгут варницы.
- Батько, и впрямь то будет. Нельзя того допустить! - сказал Иванко
Кольцо. - Пойдем дружиной, страху напустим. А там видно будет, кто правый,
кто виноватый!
Ермак хмуро ответил:
- Как решит круг, так и будет!
- Идем, батько! Засиделись тут! - закричали казаки. - На месте и
рассудим. Ты, хозяин, ставь отвального. Погладь дорожку.
Ермак молчал. Видя его нерешительность, Семен Аникиевич взвыл:
- Атамане, атамане, не о себе пекусь - о Руси. Охх! - он схватился за
сердце и посинел.
Ермак сумрачно глянул на него: "Стар пес, а жадина! Для кого хапает,
кровь человечью сосет, когда сам у смертного порога?"
Строганов запекшимися губами просил:
- Не утихомирите их, будет смута и душегубство в этом краю. А народы
рядом незамиренные: придут и пожгут варницы, и все. Мужиков побьют, баб в
полон уведут. И то учтите, братцы, - людишки у меня схожие с разных мест и
беспокойные шибко, не прижмешь их, наделают много дурна!.. Атамане!..
Казаки гудели пчелиным роем:
- Батько, веди! А то порешим друг дружку с тоски. Гей-гуляй!
- Жиром тут обросли и чревом на дьякона ноне стали похожи! Пора и
погулять! - загремел басом казак Кольцо.
- Веди... Идем...
- Коли разожглись, пусть будет так, как велит товариство! - угрюмо
ответил Ермак и наказал: - Айда, собираться в дорожку!..
Не глядя на Строганова, атаман вышел из избы. Осиянный солнцем
Орел-городок лежал на горе, обласканный теплом. Внизу текла Кама -
широкая, бесконечная красавица река.
- Эх, милая, куда занесла казака! - тяжко вздохнул Ермак и загляделся
на реку, над которой плыли нежные облака. И под ними каждую минуту Кама
казалась новой, - то манила под солнышком невиданным простором и сочной
зеленью берегов, то в густой тени, с нависшими над водой скалами
становилась таинственной и грозной: то ласковая и родная, то чужая и
неприветливая, когда из набежавшей тучи брызгал дождь.
Повеяло холодком от прозрачной волны, убегавшей по камскому простору.
По гальке, обдирая ноги, вдоль берега бурлаки в лямке тянули огромную
баржу, груженную солью. Оборванные, опаленные солнцем, истомленные, они
шли, наваливаясь грудью на лямку, и пели тягучую горестную песню. Впереди
шли три широкогрудых богатыря с взлохмаченными бородами, пот струился по
бронзовым лицам; но такой мощью и силой веяло от их мускулистых тел, что
казалось - дай им палицы в руки, они побьют и погромят все. Но они, как
быки, тяжело и покорно шли в своем ярме. Позади их, заплетаясь ногами, шел
исхудалый, желтоликий чахоточный старик, а рядом с ним - хрупкий,
беловолосый мальчонка. Обоим лямка была не под силу.
На дороге из-за бугра показалась странница с котомкой за плечами.
Лицо знакомое, чуть загорелое.
- Алена! - признал Ермак и хотел уйти, но вековуша была уже рядом. Ее
большие добрые глаза сегодня смотрели встревоженно, но губы улыбались:
- Тебя мне и надо, Васенька!
Ермак опустил глаза и спросил:
- Что тебе надо, Аленушка?
- Спешила, батюшка, с Усолья, шибко спешила. Неужто пойдешь на своих
горюнов?
- Опоздала, Аленушка, - тихо обронил Ермак. - Как и робить, сам не
знаю! - признался он.
В эту пору в Закамье грянул и перекатился над лугами раскатистый
гром. Вековуша перекрестилась:
- Пронеси, господи, грозы, обереги хлебушко! - и посмотрела
опечаленно на Ермака:
- Очень просто, Васенька. Иди, но кровинушки не проливай, - она своя,
русская.
Алена стояла перед ним тихая, ласковая, и ждала ответа. Атаман поднял
голову.
- Ничего не скажу тебе, Аленушка, но юность свою крепко помню и не
обогрю братской кровью свои руки...
- Спасибо, Васенька, - поклонилась Ермаку вековуша и вся осветилась
радостью. - Я и ждала этого.
Снова, и теперь на этом берегу Камы, прокатился гром, и золотыми
блестками сверкнули кресты на церквушке в Орле-городке. Упали первые
крупные капли и прибили на дороге пыль.
Ермак взглянул на небо и предложил:
- Айда под крышу! Будет ливень.
Она покорно пошла рядом с ним, робкая и тихая. На светлое небо
надвинулась темная туча, закрыла солнышко, и полил буйный, шумный дождь...
Отошла гроза, надвинулся вечер, и казаки собрались в дорогу. За
дымкой тумана взошла луна и зажгла зеленоватым светом бегущие камские
волны. Позвякивая удилами, Ермак на сером жеребце ехал впереди, за ним шла
сотня. Атаман молчал; в который раз шел он по родной прикамской земле, но
никогда на душе не было такого тягостного чувства. С далекой юности помнил
он этот край и житье в строгановских вотчинах, и все осталось таким же,
каким было много лет тому назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264