В караване опять началось
обычное оживление: почуяли астраханцы свою руку. По приказу седобородого,
на ковыль раскинули мягкий, пушистый бухарский ковер. На него разостлали
дастархан, слуги принесли медные кумганы, расставили серебряные чаши.
Налили свежего кумысу, положили салмы, баранины, круту. У колодца зажгли
костры и стали жарить на углях баранину.
Высокий сухой старик, с бородой, слегка подкрашенной хной,
величественно уселся на подброшенную слугой подушку. Его зеленый халат из
тяжелой парчи переливался на солнце серебром. Астраханский посол поднял
руку, и слуга проворно положил рядом с ним вторую подушку. Старик
пригласил Бзыгу сесть рядом с ним. Атаман, не задумываясь, по-татарски
подобрал под себя ноги и чванливо уперся в бока. Рядом с ним расселись
другие купцы, и началось обжорство.
От костров по степи тянулся сизый дым. Казаки теснились к Ермаку, а
сами, глядя на повадки атамана, думали горькую думу: "Продал нас Андрей,
продал!", Ермак еле сдержал себя. "Эх, налететь да переведаться саблей с
Бзыгой в чистом поле! Да никто не поможет и осудят еще: во тьме бродят
станичники, и для них святее нет приказа атамана!"
Между тем по гортанному окрику седобородого купца карамбаши развернул
перед Бзыгой большой тюк. И сказал старик атаману:
- Бери, ты достоин этого!
Цветным каскадом запестрели перед Бзыгой кашемировые шали, алые
шелка, бухарские ткани, которым цены нет! Развернул карамбаши другой
мешок, - высыпались цветные сапоги с окованными серебром закаблучьями
высокими загнутыми носами. Распахнул третий тюк, - гляди, любуйся,
выбирай! Тут и синие чекмени с перехватом в пояснице, и пояса цветные, и
халаты пестрые. Сколько богатств заиграло для алчного глаза атамана!
Заслоняя грудью сокровища, толстый купец осторожно разложил кожаный
складень, и на черном бархате заблестели алмазы, яхонты и бирюза.
Бзыга крякнул, потянулся и заграбастал горсть драгоценных камней.
Купец не рассердился, только ниже склонил голову и хитро улыбнулся, а
потом льстиво заговорил по-ногайски...
Не было сил смотреть на казачий позор. Все нутро бушевало у Ермака,
сжал он плеть и огрел своего коня.
- Эй, браты мои, ей, честные станичники, прочь отсюда! За мной!
Застучали копыта, поднялась пыль, унеслись казаки. Пошли дороги
степные, неотмеченные, только сухой ковыль шуршал да ящерки из-под копыт
разбегались. Ветер охладил лица, немного успокоилась кровь, и тогда
остановились станичники и стали совет держать, как быть?
Гроза смахнул шапку-трухменку, и ветер заиграл темными волосами на
его голове. Казак поклонился рыцарству:
- Браты-казаки, не выроет Касим-паша канавы, не соединит Дон с
Волгой-рекой. Придется идти орде степью. И, как только тронутся янычары,
татары, запалим все кругом: и сухой ковыль, и камыши; засыплем колодцы.
Пусть идет он черной пустыней, а за ним следом смерть тащится!
- Умен ты, Гроза! - похвалил Ермак. - Ну, а ты, Кольцо, что скажешь?
- И я так думаю. И будем мы, браты, бить ордынцев и турок, бить
смертным боем, рубать так, чтобы во веки веков не забывалось! Но мало
этого, казаки, надо весть в Астрахань дать о напасти!
- Хитер Бзыга, а мы его перехитрим! - сказал Ермак. - Не бывать турку
и татарину в Астрахани!
И опять полетели они по сухому ковылю, по глухим тропам, по безлюдным
просторам. Каменные бабы на курганах да посеревшие от ветров одиночные
кресты указывали им путь. Тяжел он был, беспокоен, но что поделать, -
такова казачья доля!
Тысячи бронзовых исхудалых тел копошились в степи. Тут были воины,
сменившие доспехи и клинки на заступы и мотыги, толпы рабов, скованных
цепями, звеневшими при каждом движении, и крымские татары, ругающие затеи
султана. В душном зное, среди клубов пыли блестели зубы, белки глаз, в
которых читалась нескрываемая, злобная ненависть. Это всем своим существом
чувствовал Касим-паши, но держался он невозмутимо и гордо.
Умный конь его, белоснежный аргамак, осторожно ступал по тропинке
среди лабиринта арб, развороченной земли и озлобленных копачей. Трудно
было дышать, из раскаленной степи, как из огромной чудовищной печи,
обдавало жаром.
Столько дней, изнывая от зноя, рыли канал полчища людей, и так
ничтожны оказались результаты! Касим-паша понял, что все усилия бесцельны
и дольше нельзя задерживаться на Переволоке. Он ехал безмолвно, и каждый
шаг пути убеждал его в бессилии перед пустыней.
Разноязычный говор носился над унылой лощиной, но там, где ступал
белый конь паши, все смолкало и замирало, как перед великой грозой.
Касим-паша свернул к Дону и облегченно вздохнул. Здесь стояли
выгруженные на берег пушки. Подле одной из них, на черной обугленной
земле, лежал прикованный невольник. Паша узнал его.
- Русский! - презрительно позвал он и остановил на мгновение коня. -
Ты все еще думаешь о Руси? Ты ждешь ее?
Семен Мальцев не поднялся, суровыми глазами взглянул на полководца и
ответил с достоинством:
- Кругом полегли русские земли. Непременно придут наши! Еще того не
бывало, что они отдали свое родное. Вон сколько степи погорело, - плохой
знак, худой!
- Замолчи, собака! - замахнулся на него плетью Касим-паша.
- Могу и замолчать; дело яснее себя покажет, - спокойно ответил
полоняник и опустил голову. Вздохнул и подумал: "Ох, отольются тебе
русские слезы!"
Играя каждым мускулом, гарцуя, конь Касим-паши проследовал к золотому
шатру. Мальцев долго смотрел ему вслед и думал: "Что, кишка тонка, не
сдается Переволока! Но где же, куда подевались казаки? Если ударить сейчас
по изнуренной орде, побежит, ой и шибко побежит!"
Но горизонт был ясен, пуст, и пленник изнывал от голода и жажды.
"Нет, видно так и придется тут сложить свои кости!" - мрачно решил он и
вдруг вспомнил о грамоте, которую ему доверили доставить в посольство.
Перед нападением ногайцев Мальцев успел спрятать ее в дупло. Полоняник
встрепенулся, отогнал от себя тяжелый морок и твердо внушил себе:
"Держись, Семен, до последнего часа держись! Грамоту убереги!"
Тем временем Касим-паша слез с коня, но в шатер не вошел. Он поджидал
хана. Когда подошел Девлет-Гирей, он сказал ему:
- Нет сил рыть канаву, идет осенний месяц, и приказываю всем идти на
конях: а каторги и пушки поставить на колеса и катить на Итиль!
На другой день аробщики, кузнецы, рабы и полоняне стали разбирать
арбы и подлаживать колеса под гребные суда и тяжелые пушки. Дубовые оси не
выдерживали, ломались, лопались втулки, и напрасно надрывались люди, -
падали и не поднимались даже под бичами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264
обычное оживление: почуяли астраханцы свою руку. По приказу седобородого,
на ковыль раскинули мягкий, пушистый бухарский ковер. На него разостлали
дастархан, слуги принесли медные кумганы, расставили серебряные чаши.
Налили свежего кумысу, положили салмы, баранины, круту. У колодца зажгли
костры и стали жарить на углях баранину.
Высокий сухой старик, с бородой, слегка подкрашенной хной,
величественно уселся на подброшенную слугой подушку. Его зеленый халат из
тяжелой парчи переливался на солнце серебром. Астраханский посол поднял
руку, и слуга проворно положил рядом с ним вторую подушку. Старик
пригласил Бзыгу сесть рядом с ним. Атаман, не задумываясь, по-татарски
подобрал под себя ноги и чванливо уперся в бока. Рядом с ним расселись
другие купцы, и началось обжорство.
От костров по степи тянулся сизый дым. Казаки теснились к Ермаку, а
сами, глядя на повадки атамана, думали горькую думу: "Продал нас Андрей,
продал!", Ермак еле сдержал себя. "Эх, налететь да переведаться саблей с
Бзыгой в чистом поле! Да никто не поможет и осудят еще: во тьме бродят
станичники, и для них святее нет приказа атамана!"
Между тем по гортанному окрику седобородого купца карамбаши развернул
перед Бзыгой большой тюк. И сказал старик атаману:
- Бери, ты достоин этого!
Цветным каскадом запестрели перед Бзыгой кашемировые шали, алые
шелка, бухарские ткани, которым цены нет! Развернул карамбаши другой
мешок, - высыпались цветные сапоги с окованными серебром закаблучьями
высокими загнутыми носами. Распахнул третий тюк, - гляди, любуйся,
выбирай! Тут и синие чекмени с перехватом в пояснице, и пояса цветные, и
халаты пестрые. Сколько богатств заиграло для алчного глаза атамана!
Заслоняя грудью сокровища, толстый купец осторожно разложил кожаный
складень, и на черном бархате заблестели алмазы, яхонты и бирюза.
Бзыга крякнул, потянулся и заграбастал горсть драгоценных камней.
Купец не рассердился, только ниже склонил голову и хитро улыбнулся, а
потом льстиво заговорил по-ногайски...
Не было сил смотреть на казачий позор. Все нутро бушевало у Ермака,
сжал он плеть и огрел своего коня.
- Эй, браты мои, ей, честные станичники, прочь отсюда! За мной!
Застучали копыта, поднялась пыль, унеслись казаки. Пошли дороги
степные, неотмеченные, только сухой ковыль шуршал да ящерки из-под копыт
разбегались. Ветер охладил лица, немного успокоилась кровь, и тогда
остановились станичники и стали совет держать, как быть?
Гроза смахнул шапку-трухменку, и ветер заиграл темными волосами на
его голове. Казак поклонился рыцарству:
- Браты-казаки, не выроет Касим-паша канавы, не соединит Дон с
Волгой-рекой. Придется идти орде степью. И, как только тронутся янычары,
татары, запалим все кругом: и сухой ковыль, и камыши; засыплем колодцы.
Пусть идет он черной пустыней, а за ним следом смерть тащится!
- Умен ты, Гроза! - похвалил Ермак. - Ну, а ты, Кольцо, что скажешь?
- И я так думаю. И будем мы, браты, бить ордынцев и турок, бить
смертным боем, рубать так, чтобы во веки веков не забывалось! Но мало
этого, казаки, надо весть в Астрахань дать о напасти!
- Хитер Бзыга, а мы его перехитрим! - сказал Ермак. - Не бывать турку
и татарину в Астрахани!
И опять полетели они по сухому ковылю, по глухим тропам, по безлюдным
просторам. Каменные бабы на курганах да посеревшие от ветров одиночные
кресты указывали им путь. Тяжел он был, беспокоен, но что поделать, -
такова казачья доля!
Тысячи бронзовых исхудалых тел копошились в степи. Тут были воины,
сменившие доспехи и клинки на заступы и мотыги, толпы рабов, скованных
цепями, звеневшими при каждом движении, и крымские татары, ругающие затеи
султана. В душном зное, среди клубов пыли блестели зубы, белки глаз, в
которых читалась нескрываемая, злобная ненависть. Это всем своим существом
чувствовал Касим-паши, но держался он невозмутимо и гордо.
Умный конь его, белоснежный аргамак, осторожно ступал по тропинке
среди лабиринта арб, развороченной земли и озлобленных копачей. Трудно
было дышать, из раскаленной степи, как из огромной чудовищной печи,
обдавало жаром.
Столько дней, изнывая от зноя, рыли канал полчища людей, и так
ничтожны оказались результаты! Касим-паша понял, что все усилия бесцельны
и дольше нельзя задерживаться на Переволоке. Он ехал безмолвно, и каждый
шаг пути убеждал его в бессилии перед пустыней.
Разноязычный говор носился над унылой лощиной, но там, где ступал
белый конь паши, все смолкало и замирало, как перед великой грозой.
Касим-паша свернул к Дону и облегченно вздохнул. Здесь стояли
выгруженные на берег пушки. Подле одной из них, на черной обугленной
земле, лежал прикованный невольник. Паша узнал его.
- Русский! - презрительно позвал он и остановил на мгновение коня. -
Ты все еще думаешь о Руси? Ты ждешь ее?
Семен Мальцев не поднялся, суровыми глазами взглянул на полководца и
ответил с достоинством:
- Кругом полегли русские земли. Непременно придут наши! Еще того не
бывало, что они отдали свое родное. Вон сколько степи погорело, - плохой
знак, худой!
- Замолчи, собака! - замахнулся на него плетью Касим-паша.
- Могу и замолчать; дело яснее себя покажет, - спокойно ответил
полоняник и опустил голову. Вздохнул и подумал: "Ох, отольются тебе
русские слезы!"
Играя каждым мускулом, гарцуя, конь Касим-паши проследовал к золотому
шатру. Мальцев долго смотрел ему вслед и думал: "Что, кишка тонка, не
сдается Переволока! Но где же, куда подевались казаки? Если ударить сейчас
по изнуренной орде, побежит, ой и шибко побежит!"
Но горизонт был ясен, пуст, и пленник изнывал от голода и жажды.
"Нет, видно так и придется тут сложить свои кости!" - мрачно решил он и
вдруг вспомнил о грамоте, которую ему доверили доставить в посольство.
Перед нападением ногайцев Мальцев успел спрятать ее в дупло. Полоняник
встрепенулся, отогнал от себя тяжелый морок и твердо внушил себе:
"Держись, Семен, до последнего часа держись! Грамоту убереги!"
Тем временем Касим-паша слез с коня, но в шатер не вошел. Он поджидал
хана. Когда подошел Девлет-Гирей, он сказал ему:
- Нет сил рыть канаву, идет осенний месяц, и приказываю всем идти на
конях: а каторги и пушки поставить на колеса и катить на Итиль!
На другой день аробщики, кузнецы, рабы и полоняне стали разбирать
арбы и подлаживать колеса под гребные суда и тяжелые пушки. Дубовые оси не
выдерживали, ломались, лопались втулки, и напрасно надрывались люди, -
падали и не поднимались даже под бичами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264