Вот сынок подрастет, тогда и мы за
войском тронемся.
Плотник согласно кивнул Клаве:
- Будет по твоему, хозяюшка...
Казак весь вечер прогостил у сестры и, как никогда, на душе у него
было уютно и тепло.
Пока Кольцо отсутствовал, на подворье, где остановились казаки,
появились люди разного звания и ремесла. Таясь и с оглядкой просились
беглые люди:
- Возьмите, родимые на новые земли!
- Не всякого берем, - оглядывая просителя, рассудительно отвечал
черноусый казак Денис Разумов. - Нам потребны люди храбрые, стойкие, в бою
бесстрашные, да руки ладные. Сибирь - великая сторонушка, а мастеров в ней
пусто.
- Каменщик я, - отвечал коренастый мужик. - Стены ладить, домы
возводить могу.
- А я - пахарь, - смиренно кланялся второй, лохматый, скинув треух.
- По мне охота-первое дело, белковать мастак! - просился третий.
- А ты кто? - спросил Денис чубатого гиганта с посеченным лицом.
- Аль не видишь, казак! - бесшабашно ответил тот. - Одного поля
ягодка. Под Азовом рубился, из Кафы убег, - не под стать русскому человеку
служить турскому салтану, хвороба ему в бок!
- Вижу, свой брат. А ну, перекрестись! - сурово приказал Денис.
Беглый истово перекрестился. Денис добыл кувшин с крепким медом, налил
кварту и придвинул к рубаке. - А ну-ка, выпей!
Прибылый выпил, завистливо поглядев на глячок.
- Дозволь и остальное допить! - умиленно попросил он. - Не мед, а
радость светлая.
- Дозволяю! - добродушно улыбнулся Денис и, глядя, как тот жадно
допил, крякнул от удовольствия и сказал весело: - Знатный питух! А коли
пьешь хлестко, так и рубака не последний. Поедешь с нами! И тебя беру,
каменщик, и тебя, пахарь, - за тобой придет в поле хлебушко-золотое
зерно!..
Три дня грузили обоз всяким добром, откармливали коней. На четвертый,
скрипя полозьями, вереница тяжело груженных саней потянулась из Москвы.
Клава и верхолаз Василий провожали казаков до заставы. Слезы роняла
донская казачка, прощаясь с братом. Улучив минутку, стыдливо шепнула
Иванке:
- Передай ему, Ермаку Тимофеевичу, поклон и великое спасибо! Скажи:
что было, то быльем поросло. Нет более шалой девки. Придем и мы с
Васильком в сибирскую сторонушку города ладить...
Кони вымчали на неоглядно-широкое поле, укрытое снегом. Дорога виляла
из стороны в сторону, сани заносило на раскатах, подбрасывало на ухабах.
Атаман оглянулся: Москва ушла в сизую муть, на дальнем бугре виднелись
темные точки-Клава с мужем. Еще поворот, и вскоре все исчезло среди
сугробов.
Далека путь - дорога, бесконечна песня ямщика! Мчали на Тотьму, на
Устюг. Тянулись поля, леса дремучие, скованные морозом зыбуны-трясины,
глухие овраги. Под зеленым месяцем, в студеные ночи, на перепутьях выли
голодные волки.
Через северные городки сибирцы ехали с гамом, свистом и озорством.
Только Ишбердей, покачиваясь, пел нескончаемую песню:
Кони холосо,
Шибко холосо бегут,
А олешки много-много лучше...
Эй-ла!..
На ямщицких станах живо подавали свежих коней: грозен царский указ,
но страшнее всего озорные казаки. Прогонов они нигде не давали, а
торопили. В Устюге отхлестали кнутами стряпчего, посмевшего усомниться в
грамоте.
Ширь глухая, до самого окаема простор. Хотелось потехи, показать
удаль. Лихо мчали кони, заливисто звучали валдайские погремки. Давили
яростных псов, выбегавших из подворотен под конские копыта. В лютую темень
горлопанили удалые песни.
Раз спьяна налетели на сельбище, прямо к воротам, застучали, чеканом
рубить стали:
- Распахивай!
Тотемский мужик не торопился. Ворота вышибли, к избе подступили:
- Жарь порося!
На пороге вырос приземистый мужик, с мочальной бородой, брови белесы,
а глаза - жар-уголь. В жилистой руке топор-дровокол.
- Не балуй, наезжие! - пригрозил он и шагнул вперед. - На мякине
сидим, а вы мясного захотели.
- Бей! - закричал бесшабашный гулебщик, один из пяти казаков.
- Погоди, - строго сказал мужик. - А если, скажем я тебя тюкну! Что
тогда станется?
В эту пору наскочил на тройке Иванко Кольцо, разогнал гулебщиков.
Хозяин опустил топор, почесал затылок.
- Доброе дело удумал. Спасибо за помогу, - поклонился он. - А то бы
крови быть. Ты запомни, молодец, и своим скажи: едут они Русью. Живет
здесь, в сельбищах и починках, народ беглый из Новгорода великого, с
Ильмень-озера. Мы ране всех прошли тутошние пустыни и за Югорский камень
хаживали. Народ по лесам осел не трусливый. Нас чеканом, а мы топором. Тут
и байке конец.
По решительному виду тотмича понял атаман, что народ тут упористый и
не пужлив...
Края дикие, пустынные, завьюженные. Борзо скачут кони, но быстрее их
весть о казаках летит. В слободе, у часовни, казаков встретили поп и
староста. Священник благословил сибирцев:
- За добро и храбрые дела Русь не забудет. Открыли дороги на простор.
Староста поднес Иванке Кольцо на деревянном блюде хлеб-соль. Учтиво
поклонился атаману и спросил:
- Гуторят люди про Сибирь. Скажи, скоро ль можно в ту землю идти?
- Скоро, скоро! - ответил Кольцо и обнял старосту. - Оповещай народ,
пусть, кто похочет, хоть сейчас идет в Сибирь: смелому и трудяге-первое
место.
- За посулу спасибо, атаман, - хозяйственно ответил староста, - чую,
что пойдут людишки. Каждый свою долю-счастье будет искать!..
В пуховых перинах заснули леса, поля. Дороги зимние ведут напрямик
через скованные озера, реки. Под полозьями саней гудит лед.
"Эх, сторона-сторонушка, родимая, сурова ты! - ласково подумал Иванко
и вдруг вспомнил: - В Чердынь, к воеводе Ваське Перепелицыну, непременно
завернуть! Поворачивай коней в город!..
Издалека над бугром, засинели главки церквей и церквушек. Снега
искрятся, над ними темнеют острозубые тыны, башенки, а вот и ворота в
крепость.
Иванко торопит ямщиков:
- Живей, живей братцы! Воевода, поди, нас заждался!
А сам сердито думает: "Погоди, Васька, мы еще с тобой посчитаемся.
Эвон как ты сдержал свое слово! За жизнь и милосердие к тебе изветы на
казаков пишешь!"
Кони спустились к реке Ковде и понеслись вскачь. А Чердынь на глазах
вырастает: все выше и выше. На воротной башне дозорный ударил в колокол.
Из калитки выскочили стрельцы, изготовились. И тут в подъем, на угорье, с
бубенчатым малиновым звоном вымчали лихие тройки. Снег метелью из под
копыт. Вырвались на выгон и поскакали напрямик.
У градских вород ямщики разом осадили распаленных бегом рысистых
зверей. В санях, в развалку, в дорогой собольей шубе, - купец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264
войском тронемся.
Плотник согласно кивнул Клаве:
- Будет по твоему, хозяюшка...
Казак весь вечер прогостил у сестры и, как никогда, на душе у него
было уютно и тепло.
Пока Кольцо отсутствовал, на подворье, где остановились казаки,
появились люди разного звания и ремесла. Таясь и с оглядкой просились
беглые люди:
- Возьмите, родимые на новые земли!
- Не всякого берем, - оглядывая просителя, рассудительно отвечал
черноусый казак Денис Разумов. - Нам потребны люди храбрые, стойкие, в бою
бесстрашные, да руки ладные. Сибирь - великая сторонушка, а мастеров в ней
пусто.
- Каменщик я, - отвечал коренастый мужик. - Стены ладить, домы
возводить могу.
- А я - пахарь, - смиренно кланялся второй, лохматый, скинув треух.
- По мне охота-первое дело, белковать мастак! - просился третий.
- А ты кто? - спросил Денис чубатого гиганта с посеченным лицом.
- Аль не видишь, казак! - бесшабашно ответил тот. - Одного поля
ягодка. Под Азовом рубился, из Кафы убег, - не под стать русскому человеку
служить турскому салтану, хвороба ему в бок!
- Вижу, свой брат. А ну, перекрестись! - сурово приказал Денис.
Беглый истово перекрестился. Денис добыл кувшин с крепким медом, налил
кварту и придвинул к рубаке. - А ну-ка, выпей!
Прибылый выпил, завистливо поглядев на глячок.
- Дозволь и остальное допить! - умиленно попросил он. - Не мед, а
радость светлая.
- Дозволяю! - добродушно улыбнулся Денис и, глядя, как тот жадно
допил, крякнул от удовольствия и сказал весело: - Знатный питух! А коли
пьешь хлестко, так и рубака не последний. Поедешь с нами! И тебя беру,
каменщик, и тебя, пахарь, - за тобой придет в поле хлебушко-золотое
зерно!..
Три дня грузили обоз всяким добром, откармливали коней. На четвертый,
скрипя полозьями, вереница тяжело груженных саней потянулась из Москвы.
Клава и верхолаз Василий провожали казаков до заставы. Слезы роняла
донская казачка, прощаясь с братом. Улучив минутку, стыдливо шепнула
Иванке:
- Передай ему, Ермаку Тимофеевичу, поклон и великое спасибо! Скажи:
что было, то быльем поросло. Нет более шалой девки. Придем и мы с
Васильком в сибирскую сторонушку города ладить...
Кони вымчали на неоглядно-широкое поле, укрытое снегом. Дорога виляла
из стороны в сторону, сани заносило на раскатах, подбрасывало на ухабах.
Атаман оглянулся: Москва ушла в сизую муть, на дальнем бугре виднелись
темные точки-Клава с мужем. Еще поворот, и вскоре все исчезло среди
сугробов.
Далека путь - дорога, бесконечна песня ямщика! Мчали на Тотьму, на
Устюг. Тянулись поля, леса дремучие, скованные морозом зыбуны-трясины,
глухие овраги. Под зеленым месяцем, в студеные ночи, на перепутьях выли
голодные волки.
Через северные городки сибирцы ехали с гамом, свистом и озорством.
Только Ишбердей, покачиваясь, пел нескончаемую песню:
Кони холосо,
Шибко холосо бегут,
А олешки много-много лучше...
Эй-ла!..
На ямщицких станах живо подавали свежих коней: грозен царский указ,
но страшнее всего озорные казаки. Прогонов они нигде не давали, а
торопили. В Устюге отхлестали кнутами стряпчего, посмевшего усомниться в
грамоте.
Ширь глухая, до самого окаема простор. Хотелось потехи, показать
удаль. Лихо мчали кони, заливисто звучали валдайские погремки. Давили
яростных псов, выбегавших из подворотен под конские копыта. В лютую темень
горлопанили удалые песни.
Раз спьяна налетели на сельбище, прямо к воротам, застучали, чеканом
рубить стали:
- Распахивай!
Тотемский мужик не торопился. Ворота вышибли, к избе подступили:
- Жарь порося!
На пороге вырос приземистый мужик, с мочальной бородой, брови белесы,
а глаза - жар-уголь. В жилистой руке топор-дровокол.
- Не балуй, наезжие! - пригрозил он и шагнул вперед. - На мякине
сидим, а вы мясного захотели.
- Бей! - закричал бесшабашный гулебщик, один из пяти казаков.
- Погоди, - строго сказал мужик. - А если, скажем я тебя тюкну! Что
тогда станется?
В эту пору наскочил на тройке Иванко Кольцо, разогнал гулебщиков.
Хозяин опустил топор, почесал затылок.
- Доброе дело удумал. Спасибо за помогу, - поклонился он. - А то бы
крови быть. Ты запомни, молодец, и своим скажи: едут они Русью. Живет
здесь, в сельбищах и починках, народ беглый из Новгорода великого, с
Ильмень-озера. Мы ране всех прошли тутошние пустыни и за Югорский камень
хаживали. Народ по лесам осел не трусливый. Нас чеканом, а мы топором. Тут
и байке конец.
По решительному виду тотмича понял атаман, что народ тут упористый и
не пужлив...
Края дикие, пустынные, завьюженные. Борзо скачут кони, но быстрее их
весть о казаках летит. В слободе, у часовни, казаков встретили поп и
староста. Священник благословил сибирцев:
- За добро и храбрые дела Русь не забудет. Открыли дороги на простор.
Староста поднес Иванке Кольцо на деревянном блюде хлеб-соль. Учтиво
поклонился атаману и спросил:
- Гуторят люди про Сибирь. Скажи, скоро ль можно в ту землю идти?
- Скоро, скоро! - ответил Кольцо и обнял старосту. - Оповещай народ,
пусть, кто похочет, хоть сейчас идет в Сибирь: смелому и трудяге-первое
место.
- За посулу спасибо, атаман, - хозяйственно ответил староста, - чую,
что пойдут людишки. Каждый свою долю-счастье будет искать!..
В пуховых перинах заснули леса, поля. Дороги зимние ведут напрямик
через скованные озера, реки. Под полозьями саней гудит лед.
"Эх, сторона-сторонушка, родимая, сурова ты! - ласково подумал Иванко
и вдруг вспомнил: - В Чердынь, к воеводе Ваське Перепелицыну, непременно
завернуть! Поворачивай коней в город!..
Издалека над бугром, засинели главки церквей и церквушек. Снега
искрятся, над ними темнеют острозубые тыны, башенки, а вот и ворота в
крепость.
Иванко торопит ямщиков:
- Живей, живей братцы! Воевода, поди, нас заждался!
А сам сердито думает: "Погоди, Васька, мы еще с тобой посчитаемся.
Эвон как ты сдержал свое слово! За жизнь и милосердие к тебе изветы на
казаков пишешь!"
Кони спустились к реке Ковде и понеслись вскачь. А Чердынь на глазах
вырастает: все выше и выше. На воротной башне дозорный ударил в колокол.
Из калитки выскочили стрельцы, изготовились. И тут в подъем, на угорье, с
бубенчатым малиновым звоном вымчали лихие тройки. Снег метелью из под
копыт. Вырвались на выгон и поскакали напрямик.
У градских вород ямщики разом осадили распаленных бегом рысистых
зверей. В санях, в развалку, в дорогой собольей шубе, - купец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264