иные на путях-дорогах
буйствовали - "ермачили", как облыжно обозвал это неуемное проявление
казачьей силы Семен Строганов, иные изменяли товариству и убегали на
Волгу, на веселую Русь.
"Веселая! - усмехнулся в бороду Ермак. - Кому веселая, а
простолюдину, смерду, такая жизнь, как волчий вой в голодную осеннюю
ночь!"
Не все деревья в лесу одинаковы, а еще пуще разны желания и думки
людские. Нашлись среди казачества и такие, которых неудержимо к земле, к
сохе потянуло. И многие из них осели на камской пашне, поженились, и в
тихий час в жилье такого казака слышится тоскливая женская песня: баба
качает зыбку с младенцем и поет казачью колыбельную. Вот куда повернуло!
Все места кругом казаки изъездили, исходили, - и в погоне за
татарским грабежником, и в поисках ценного зверя. Удивлялись они тому, что
скучно живут на Каме: никто толком не знает своих мест, все было
безыменным под серым безрадостным небом. Как ходить в таком краю без
блужданий? И стали казаки давать названия горкам и урочищам, и все на свой
лад. Так родилась Азов-гора, Думная гора, Казачья...
Не было больше желания служить купцам. Иван Кольцо, неугомонный
бедун, по душе признался Ермаку:
- Для чего живет казак? Для воли. Ради нее я все отдам - и тело и
душу, всю жизнь не пожалею. А тут, как в тухлой воде. Пойми, Тимофеич!
Оттого и вырывается буйство, что сиро и холодно стало на сердце. Сижу
порою и думаю: не могу жить без дела, без трепета. Лучше камень за пазуху,
да головой в Каму! А помнишь, батько, наши думки о казацком царстве, без
царя и бояр... В Сибирь, батько, веди, терпежу больше нет.
Август выдался сухой, теплый. Дожинали последний хлеб. Сыто ревела
скотина. Над полями носился серебристый тенетник осенних паучков, и так
неудержимо влекли сиреневые дали. По знакомой скрипучей лесенке Ермак
поднялся в башенную светлицу. Розмысл Юрко Курепа писал, скрипя гусиным
пером.
- Ты отложи дело, а послушай мою думку, - поклонился Ермак и
огляделся. В горнице хранилось все на своих местах. На доске, прибитой к
стене, лежали книги в потертых кожаных переплетах с медными застежками,
свитки пергаментов. На столе - развернутый чертеж. Атаман подошел и сказал
Курепе:
- Рвутся казаки в Сибирь, и моя душа лежит к ней. Пытал я у многих
людей про дороги в сей край, путанно говорят. Помоги, друг, изъясни, что
за страна Сибирь и по каким рекам плыть к ней?
Розмысл печально опустил голову, огорченно развел руками:
- Что и сказать тебе, атамане, не ведаю. Живем у самого Камня, за
коим и лежит Сибирь-страна, а знаем о ней по наслуху. Глянь-ко на сей
чертеж тверди земной. Видишь, вот Русь! Зри, яко древо ветвистое, - Волга
река, а вот и Дон и Днепр льются... А поведи оком, - темнеет на восходе
Каменный Пояс, Рифеи тут рекутся, а дальше на чертеже пусто. Сибирь -
земля диковинная, незнаемая, немало баснословия ходит о ней, а куда текут
реки и откуда они берутся, никому неведомо... А сам я не доходил до тех
мест, хотя и любопытно, да господин сторожит: "Не ходи, говорит, Юрко,
руки наши пока слабы, не ухватить горы, а зря силы не теряй, нам они
надобны". Вот так, атамане!..
Ермак помрачнел.
- Так! - огладил он бороду. - Как же быть, Юрко?
- А быть просто, - взглянул на атамана ясными глазами Курепа. -
Дозоры надо выслать, да вогулича поймать, вот все и расскажет. Мне
довелось познать лишь Чусовую реку. Плыл я далеко-далеко, до дальнего
Камня, но до конца не добрался, - сухари вышли да и господина убоялся...
Ушел Ермак опечаленный, но полный решимости.
Две недели пропадал Ермак, не являлся к Строгановым, но господа без
спору отпускали хлеб, мясо и соль казакам, а об атамане не спрашивали.
Догадывались купцы, чем занят Ермак. На легком струге он с тремя удальцами
плавал по быстрым горным рекам, дознавался у старожилов и у вогуличей,
куда и какая вода течет. Охотники помалкивали, берегли свои бобровые гоны,
лосиные лежбища, соболиные места. Вернулся Ермак свежий, окрепший, и прямо
к Строганову.
Семен Аникиевич прищурил глаза и добродушно спросил:
- Где это ты, атамане, запропастился? Сердце мое затосковало по тебе.
Походил старик на козла: узкое длинное лицо, длинная редкая бородка и
глаза блудливые. Ермак усмехнулся:
- Ну, уж и затосковало! Плыть надумал... В Сибирь плыть...
Строганов для приличия промолчал, подумал. Блеклая улыбка прошла по
лицу. Он сказал:
- Что же, дело хорошее. Дай бог удачи! Жаль хлеб у нас ноне уродился
плохо, не могу дать много.
- Сколько дашь и за то спасибо. Мне холста отпусти на парусы, да
зелья немного...
Держался атаман независимо, ни о чем не рассказывал, и то огорчало
Строганова. Пугала купца думка: "Сибирь край богатый. Если и впрямь казаки
осилят, дадут ли им, Строгановым, из большого куска урвать?". Но об этом
Семен Аникиевич ни словом не обмолвился. Между ним и казаками мир держался
на ниточке, и боялся старик, очень трусил, как бы гулебщики на прощанье не
забуянили.
Но они и не думали буянить. Набились в избу, долго спорили, а на
ранней заре, когда над Камой клубился серый туман, сели в струги, подняли
паруса и поплыли. Строганов стоял у окна, все видел и хмурился:
"Шалберники, орда, даже спасибочко не сказали за хлеб-соль, даже господину
своему не поклонились, я ли не заботился о них?".
Из-за синего бора встало ликующее солнце. С полночных стран высоко в
небе летели гусиные и лебединые стаи. И казачьи струги, уплывшие в даль,
словно лебедиными крыльями белели на золотом солнечном разводье широкими
парусами.
- Эх, гулены-вольница! - покачал головой Семен Аникиевич. - Хвала
господу, тихо уплыли сии буйственные люди. А может быть к добру это?
Кучуму-салтану не до нас будет, и его грабежники не полезут за Камень...
Он долго стоял у окна и смотрел в ту сторонушку, куда уплывали
повольники. Паруса становились все меньше, призрачнее... Еще немного, и
они вовсе растаяли в синей мари...

Быстро плыли казаки, бороздя Каму-реку. Леса темные, густые, но
дорожка знакомая, - столько раз гнались за татарами по ней. Вот и Чусва -
быстрая вода! Ермак снял шелом выкрикнул:
- Ты прости-прощай, веселая вода - разудалая реченька!
Казаки запели. Дед Василий заиграл на гуслях. Подхватили рожки.
Плескалась рыба в реке, воздух звенел от перелетных стай. Дали стали
прозрачными, ясными, и на далеком окоеме легкой синью встали горы.
Вот и устье Салвы, струги вошли в нее. Кольцо оповестил весело:
- Кончилась тут, на устье, вотчина Строгановых, а чье дальше царство,
- одному богу ведомо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264