Ему многое хотелось сказать ей,
и он на разные лады повторял лишь одно слово, придавая ему разные ласковые
оттенки.
- Кеть... Ке-е-ть... Кет-ть... - говорил Иванко, теплым взглядом
лаская девушку. Он любовался этой, словно отлитой из бронзы, ладной
красавицей.
Она засмеялась и ткнула ему в грудь пальцем. Кольцо понял и сказал:
- Меня звать Иванко. Иванко!
- Ванко... Ванко... - подхватила она, радуясь как ребенок.
Взглянув на игру сполохов, она что-то сказала Кольцо. Он обернулся к
Ишбердею.
- Говори, что сказано?
- Она говорит - там край неба, - показывая на сияние, перевел князец.
- Но с тобой она не боится идти хоть на край земли.
Казак взглянул в радостное лицо девушки, вздохнул и ответил:
- И я с тобой пошел бы до самых сполохов, пусть сожгут меня, да
спешу, к русскому царю тороплюсь.
Она не поняла, но еще крепче прижалась к плечу казака.
Вошли в чум. Из-за очага поднялся крепкий, плечистый охотник-манси.
Он поклонился казакам и что-то крикнул Кети.
Она засуетилась, добыла мерзлой сохатины, стала строгать ее, напевая
по-своему и поглядывая на Иванку.
Ишбердей жадно ел сохатину и хвалил:
- Илгулуй-вача и большой пастух. Олешек у него много-много. Сколько
звезд в небе. Чохрынь-Ойка оберегает его стада от волков и злых духов...
Лицо у Илгулуя длинное, с резкими чертами. Он держится с
достоинством, в руках у него "лебедь", и он говорит по мансийски Ишбердею:
- Гости-хорошие люди. Они понравились моей дочери Кети. Я зарежу им
молодую важенку и напою их горячей кровью...
Илгулуй тронул струны "лебедя" и протяжно запел. Иванко встрепенулся,
- в песне он услышал знакомое, родное слово - "Ермак". Оно не раз
повторялось в лад звукам. Ошеломленные, взволнованные, казаки безмолвно
слушали пение охотника.
Сполохи погасли в небе. Синие огни колебались в очаге. Лицо Кети
стало задумчивым.
- О чем пел вача? - спросил у Ишбердея Иванко, когда смолкла игра на
"лебеде".
Князец торопливо проглотил большой кусок сохатины, омоченный горячей
кровью, и перевел:
- Он сказывал, что много ходил по лесам и плавал по рекам. И везде
выходили родичи и сказывали: "Конец хану Кучуму! Его руки не протянутся
больше к олешкам манси. Пришел на Иртыш богатырь и привел сильных русских.
Они побили хана и мурз и сказали мне - ты человек!".
Иванко поклонился Илгулую:
- Спасибо, друг.
Хозяин чума сказал Кети:
- Ты давай гостю лучшие куски!
Востроглазая Кеть просила Иванку:
Ешь, много ешь! Сильный был, станешь сильнее!
Казаки насыщались, пили взятый с собой мед, и вогулов поили. От
пытливых глаз Кети Иванке и сладко, и грустно. Не утерпел и запел свою
любимую песню:
Как на Черный ерик, да на Черный ерик
Ехали татары-сорок тысяч лошадей...
Казаки дружно, голосисто подхватили:
И покрылся берег, ой покрылся берег
Сотнями порубанных, пострелянных людей...
С дрожью в голосе, с тоской, хватающей за сердце, Иванко разливался:
Тело мое смуглое, кости мои белые
Вороны да волки, вдоль по степи разнесут,
Очи мои карие, кудри мои русые
Ковылем-травою да бурьяном порастут...
И опять казаки разудало подхватили:
Любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить!..
С нашим атаманом не приходится тужить...
Они долго пели удалецкие песни, пока огонек в камельке не стал
гаснуть.
- Спать надо, отдыхать надо! - сказал Ишбердей, - завтра олешки
побегут быстро-быстро!
Улеглись с чуме на олених шкурах. От очага шло тепло. Прищуренными
глазами Иванко смотрел на золотой глазок огонька и видел склоненное над
очагом задумчивое лицо Кети.
За пологом воет ветер, а в углу чума сладко храпит Ишбердей, лунный
свет серебрится сверху. Слышно, - пофыркивают олени. А Кеть все смотрит и
смотрит на казака печальными глазами...
Сон одолевает Иванку, он поворачивается и, засыпая, думает: "Хороша
девка!" И сразу отошло все: погас золотой огонек, исчезло задумчивое лицо
Кети, и сон, крепкий и здоровый, охватил тело.
Встали на синей зорьке.
- Олешки ждут! Скорей, скорей! - оповестил Ишбердей.
Огонек все еще светится в полумраке чума. Кеть с тихой лаской следит
за Иванко. Кольцо встретился с ней взглядом, И глаза девушки спросили:
- Мы еще увидимся?
Кольцо кивнул, ответил:
- Я вернусь к тебе, Кеть!
Внезапно вспыхивает соблазнительная мысль: "А если смануть девку?" Но
тут же вспомнился Ермак, и Иванко подумал: "Ах, батько, батько, зря ты
суров! Поглядел бы ты на нее, - до чего хороша". Ермак, наверное, ответил
бы ему: "Горячее сердце у тебя, Иванко, податливо на сладкое, на ласку". И
верно: податливо! Но что поделаешь, когда без ласки тошно.
Кольцо выбрался из чума. И сразу будто угодил в огромный горшок с
простоквашей, - валил густой, липкий снег.
- Там река, она идет с гор, - показал на запад князец. - Олешки
побегут туда!
Кругом была сплошная муть, только слышались крики погонщиков и чуть
виднелся дымок над чумом. Не хотелось Кольцо покидать теплый чум и
девушку.
В последний раз он обернулся. Рядом стояла Кеть.
- Вача, вача, ты скорей возвращайся, буду ждать! - попросила девушка.
- Что она говорит? - спросил у Ишбердея Кольцо.
Князец махнул рукой:
- Эй-ла, что может говорить девка, когда ей человек по сердцу!
- Люба ты мне, - от всего сердца сказал девушке Иванко, - да спешу!
Коли дождешься, спасибо!
- Пора, пора! - закричали погонщики. Запахнувшись в волчью шубу,
казак сел на нарты; впереди с хореем в руках устроился Ишбердей. Снова
раздался его окрик: "эй-ла!" - и олени сорвались с места. Снежная пороша
закрыла все: и чумы с темными дымками, и провожавших вогулов, и хрупкий
силуэт молодой, доброй Кети.

Безмолвна, глуха зимняя дорога по рекам Ковде и Тавде! Ни одного
дымка, ни одного пауля, - все охотники забралиль в чащобы, где не так
жесток мороз и где по логовам таится зверь, а по дуплам прячется пушистая,
мягкая белка. Над дорогой часто нависают скалы, а на них каким-то чудом в
каменистых трещинах держатся чахлые ели, одетые густым инеем.
Ишбердей торопил. Он гнал вперед днем и ночью, давая оленям короткий
отдых, чтобы добыть ягель. Ночами полыхали северные сияния и часто выли
оголодавшие лютые волки. Жгли костер, и пламя его нехотя раздвигало тьму.
В черном небе горели крупные яркие звезды, отливавшие синеватым блеском.
Золотое семизвездие Большой Медведицы низко склонилось над угрюмым лесом.
Где-то в густой поросли, заваленной сугробами, журчал незамерзающий
родник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264