Видя свое безнадежное
положение, голодные, истомленные жаждой, венгры около полуночи сами
покинули башню...
Мрачный и раздражительный Баторий метался в палатке и в сотый раз
спрашивал себя: "Как это могло случиться? Ведь мои солдаты уже были в
городе?"
Среди погибших много было знатных: сложил свою голову венгерский
воевода Бекеша, легли костями многие ротмистры и командиры...
Притихший ксендз Пиотровский огорченно писал, сидя в своей палатке, в
Варшаву: "Пану Собоцкому изрядно досталось во время приступа: избили его
дубьем и камнями, как собаку..."
И в Пскове в эти часы было скорбно. Полегло много храбрых и достойных
воинов и горожан. На другой день их с почестями похоронили в братской
могиле, которую вырыли невдалеке от пролома. Воевода Шуйский, сняв шлем,
стоял над могилой скорбный и безмолвный.
Позднее хоронили атамана Мишку Черкашенина. Весь Псков в скорбном
молчании провожал удалого казака до его последнего пристанища. Большой
путь прошел отважный атаман: бился за русскую землю в Диком Поле, на Волге
и на Оке с татарами и ногайцами. Со своей дружиной из донских станичников
взял у турок Азов. И вот где сложил он свою голову, - за древний русский
Псков.
Седоусый чубатый казак, склонясь над могилой, посетовал боевому
другу:
- Эх, Мишка, Мишка, рано ты спокинул нас! Еще ляхи стоят под стенами
города, а ты улегся, умная головушка. И что я скажу в Черкасске твоей
подружке - женке Иринушке, когда она спросит меня...
Комья земли гулко застучали по крышке гроба и тем как бы закрыли
волшебную книжку, в которую много еще могло быть вписано о необыкновенных
походах Мишки Черкашенина - о вылазках, схватках и его набегах на орду.
Стефан Баторий замыслил широкие завоевательные планы, в которых Псков
был только ступенькой, ведущей к завоеванию Новгорода и Смоленска. После
этого открывалась дорога на Москву. Неудача при штурме восьмого сентября
расстроила короля - он боялся, что об этом узнают в Варшаве и Европе.
Чтобы сгладить впечатление большой неудачи, он объявил штурм
незначительной стычкой. Однако в этот день Стефан Баторий уложил под
псковскими стенами свыше пяти тысяч человек. Ксендз Пиотровский сообщил в
Варшаву: "Не знаю, сколько наших легло при этом штурме, потому что
говорить об этом не велят".
После жестокой неудачи в польской армии наступило нескрываемое
уныние. Не было продовольствия и денег, не хватало пороху. Местечковые
корчмари, шинкари и продавцы "живого товара" незаметно, по ночам, стали
откочевывать из лагеря.
Баторий решился на последнее - послать в город прельстительные
письма, чтобы посеять смущение в рядах защитников.
В Псков полетела привязанная к стреле грамота, в которой предлагалось
покориться, за что последуют королевские льготы и милости. В ответ на это
псковичи выбросили старый горшок, а в него вложили свой ответ: "Мы не
Иуды, не предаем ни Христа, ни царя, ни отечества. Не слушаем лести, не
боимся угроз. Иди на брань: победа зависит от бога!".
Они спешили достроить крепкую бревенчатую стену, чтобы закрыть ею
пролом, и выкопали ров, по дну и скатам которого поставили дубовый острый
частокол. Все снова готово к встрече врага.
Но Баторий не решался теперь брать город лобовым ударом. Он хитрил,
зарывался в траншеи, его саперы вели подкопы к Пскову. Но все было тщетно.
Русские пушкари обнаруживали подкопы и взрывали их. Нашлись
смельчаки-королевские гайдуки, - которые взялись пробиться в город. В
конце октября под защитой пушечной пальбы гайдуки устремились с кирками и
ломами к городу. Прикрывая себя щитами, они начали долбить стену между
Покровскими воротами и угловой башней. Наиболее дерзкие и ловкие пролезли
в дыры и пытались поджечь деревянные укрепления. Но защитники города
беспощадно расправились с гайдуками. Многих перекололи, побили камнями и
облили кипящей смолой. При этом в гайдуков бросали кувшины с зельем, от
взрыва которых мало кто спасался, лишь немногим из врагов удалось
бежать...
Как бы в отместку, поляки открыли из осадных орудий пальбу, которая
не смолкала пять дней...
К этому времени наступили морозы, установился ледостав на Великой.
Второго ноября Баторий в последний раз двинул войска на приступ. Ядра
пробили бреши; густые толпы рослых литовцев перебрались по льду и побежали
к стенам. Впереди, на рысистых конях, в красных плащах, мчались и кричали
воеводы:
- Панове, панове, за нами!..
Отставших тут же на виду войска секли розгами. Король наблюдал за
движением толп с той же звонницы. Литовцы приближались к стенам. Город
зловеще молчал. Удивляясь и тревожась, король пожал плечами: "Что это
значит? Не думают ли москали сдаться?"
Думы Батория были развеяны дружным залпом псковских орудий. Пушкарь
Дорофей так установил их, что огонь бил по фронту и по флангам.
"То дуже добро, пся кревь, до чего додумались!" - выругался король.
Литовцы теперь уже бежали по разбитому льду, прыгая через полыньи,
пробитые ядрами. Одни нашли себе смерть на дне Великой, другие, неся урон,
добежали до крепостного откоса и тут заколебались. Напрасно военачальники
взывали:
- Сам король дивуется на вашу храбрость. Вперед рыцари!
Увы, второй залп, неслыханно жестокий и уничтожающий, обратил в
позорное бегство и литовцев и их воевод. Сам король почел нужным убраться
с колокольни.
"Оборони боже, чего доброго, москали и по ней грохнут из пушки!" -
подумал он, торопливо спускаясь по каменным ступеням вниз.
Для поляков наступила мрачная пора. Ударили крепкие морозы, по
дорогам загуляли злые поземки. Солдаты и конница мерзли. Но самое
страшное-надвигался голод. Баторий думал взять осажденный город измором,
но костлявая рука голодной смерти протянулась и в его лагерь. Фуражисты,
посылаемые за продовольствием в дальние волости, или гибли или
возвращались с пустыми руками. Их уничтожали и в деревнях под Изборском, и
на дороге в Печоры и Ригу, на литовском шляху и на порховском поселке.
Везде врага поджидали мужицкая дубинка и острые вилы.
Поднималась народная война, и это больше всего волновало не только
короля, но и "ясновельможных" панов".
Ксендз Пиотровский писал пану Опалинскому в Варшаву: "Упаси нас,
боже, от этого. Не выйдут ли против нас русские с этих озер?"
Он, да и король со страхом поглядывали в сторону Псковского озера.
Там, недалеко от устья, на Талабских островах скопилось много
рыбаков-смелых, отчаянных людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264
положение, голодные, истомленные жаждой, венгры около полуночи сами
покинули башню...
Мрачный и раздражительный Баторий метался в палатке и в сотый раз
спрашивал себя: "Как это могло случиться? Ведь мои солдаты уже были в
городе?"
Среди погибших много было знатных: сложил свою голову венгерский
воевода Бекеша, легли костями многие ротмистры и командиры...
Притихший ксендз Пиотровский огорченно писал, сидя в своей палатке, в
Варшаву: "Пану Собоцкому изрядно досталось во время приступа: избили его
дубьем и камнями, как собаку..."
И в Пскове в эти часы было скорбно. Полегло много храбрых и достойных
воинов и горожан. На другой день их с почестями похоронили в братской
могиле, которую вырыли невдалеке от пролома. Воевода Шуйский, сняв шлем,
стоял над могилой скорбный и безмолвный.
Позднее хоронили атамана Мишку Черкашенина. Весь Псков в скорбном
молчании провожал удалого казака до его последнего пристанища. Большой
путь прошел отважный атаман: бился за русскую землю в Диком Поле, на Волге
и на Оке с татарами и ногайцами. Со своей дружиной из донских станичников
взял у турок Азов. И вот где сложил он свою голову, - за древний русский
Псков.
Седоусый чубатый казак, склонясь над могилой, посетовал боевому
другу:
- Эх, Мишка, Мишка, рано ты спокинул нас! Еще ляхи стоят под стенами
города, а ты улегся, умная головушка. И что я скажу в Черкасске твоей
подружке - женке Иринушке, когда она спросит меня...
Комья земли гулко застучали по крышке гроба и тем как бы закрыли
волшебную книжку, в которую много еще могло быть вписано о необыкновенных
походах Мишки Черкашенина - о вылазках, схватках и его набегах на орду.
Стефан Баторий замыслил широкие завоевательные планы, в которых Псков
был только ступенькой, ведущей к завоеванию Новгорода и Смоленска. После
этого открывалась дорога на Москву. Неудача при штурме восьмого сентября
расстроила короля - он боялся, что об этом узнают в Варшаве и Европе.
Чтобы сгладить впечатление большой неудачи, он объявил штурм
незначительной стычкой. Однако в этот день Стефан Баторий уложил под
псковскими стенами свыше пяти тысяч человек. Ксендз Пиотровский сообщил в
Варшаву: "Не знаю, сколько наших легло при этом штурме, потому что
говорить об этом не велят".
После жестокой неудачи в польской армии наступило нескрываемое
уныние. Не было продовольствия и денег, не хватало пороху. Местечковые
корчмари, шинкари и продавцы "живого товара" незаметно, по ночам, стали
откочевывать из лагеря.
Баторий решился на последнее - послать в город прельстительные
письма, чтобы посеять смущение в рядах защитников.
В Псков полетела привязанная к стреле грамота, в которой предлагалось
покориться, за что последуют королевские льготы и милости. В ответ на это
псковичи выбросили старый горшок, а в него вложили свой ответ: "Мы не
Иуды, не предаем ни Христа, ни царя, ни отечества. Не слушаем лести, не
боимся угроз. Иди на брань: победа зависит от бога!".
Они спешили достроить крепкую бревенчатую стену, чтобы закрыть ею
пролом, и выкопали ров, по дну и скатам которого поставили дубовый острый
частокол. Все снова готово к встрече врага.
Но Баторий не решался теперь брать город лобовым ударом. Он хитрил,
зарывался в траншеи, его саперы вели подкопы к Пскову. Но все было тщетно.
Русские пушкари обнаруживали подкопы и взрывали их. Нашлись
смельчаки-королевские гайдуки, - которые взялись пробиться в город. В
конце октября под защитой пушечной пальбы гайдуки устремились с кирками и
ломами к городу. Прикрывая себя щитами, они начали долбить стену между
Покровскими воротами и угловой башней. Наиболее дерзкие и ловкие пролезли
в дыры и пытались поджечь деревянные укрепления. Но защитники города
беспощадно расправились с гайдуками. Многих перекололи, побили камнями и
облили кипящей смолой. При этом в гайдуков бросали кувшины с зельем, от
взрыва которых мало кто спасался, лишь немногим из врагов удалось
бежать...
Как бы в отместку, поляки открыли из осадных орудий пальбу, которая
не смолкала пять дней...
К этому времени наступили морозы, установился ледостав на Великой.
Второго ноября Баторий в последний раз двинул войска на приступ. Ядра
пробили бреши; густые толпы рослых литовцев перебрались по льду и побежали
к стенам. Впереди, на рысистых конях, в красных плащах, мчались и кричали
воеводы:
- Панове, панове, за нами!..
Отставших тут же на виду войска секли розгами. Король наблюдал за
движением толп с той же звонницы. Литовцы приближались к стенам. Город
зловеще молчал. Удивляясь и тревожась, король пожал плечами: "Что это
значит? Не думают ли москали сдаться?"
Думы Батория были развеяны дружным залпом псковских орудий. Пушкарь
Дорофей так установил их, что огонь бил по фронту и по флангам.
"То дуже добро, пся кревь, до чего додумались!" - выругался король.
Литовцы теперь уже бежали по разбитому льду, прыгая через полыньи,
пробитые ядрами. Одни нашли себе смерть на дне Великой, другие, неся урон,
добежали до крепостного откоса и тут заколебались. Напрасно военачальники
взывали:
- Сам король дивуется на вашу храбрость. Вперед рыцари!
Увы, второй залп, неслыханно жестокий и уничтожающий, обратил в
позорное бегство и литовцев и их воевод. Сам король почел нужным убраться
с колокольни.
"Оборони боже, чего доброго, москали и по ней грохнут из пушки!" -
подумал он, торопливо спускаясь по каменным ступеням вниз.
Для поляков наступила мрачная пора. Ударили крепкие морозы, по
дорогам загуляли злые поземки. Солдаты и конница мерзли. Но самое
страшное-надвигался голод. Баторий думал взять осажденный город измором,
но костлявая рука голодной смерти протянулась и в его лагерь. Фуражисты,
посылаемые за продовольствием в дальние волости, или гибли или
возвращались с пустыми руками. Их уничтожали и в деревнях под Изборском, и
на дороге в Печоры и Ригу, на литовском шляху и на порховском поселке.
Везде врага поджидали мужицкая дубинка и острые вилы.
Поднималась народная война, и это больше всего волновало не только
короля, но и "ясновельможных" панов".
Ксендз Пиотровский писал пану Опалинскому в Варшаву: "Упаси нас,
боже, от этого. Не выйдут ли против нас русские с этих озер?"
Он, да и король со страхом поглядывали в сторону Псковского озера.
Там, недалеко от устья, на Талабских островах скопилось много
рыбаков-смелых, отчаянных людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264