Надо прорваться, браты! Пусть осыпают нас
стрелами, а мы мимо, как птицы! Зелье беречь, терпеньем запастись. Плыть с
песней, казаки! А сейчас к артельным котлам, набирайся сил - и на струги!
Плыть, братцы, плыть, мимо ворога, с песней!
- Постараемся, батько! - ответила дружно громада.
- В добрый час, браты! - поклонился дружине Ермак и сошел с мшистого
пня.
Над глушицей вился сизый дымок. У костров казаки хлебали, обжигаясь,
горячее варево.
В полдень кормщик Пимен махнул шапкой, и вмиг на мачтах взвились и
забелели паруса. Береговой ветер надул их, и они упругой грудью двинулись
по течению. Под веслами заплескалась волна. И над рекой, над лесами
раздалась удалая песня. Вспоминалось в ней о Волге:
По ельничку, по березничку Что шумит-гремит Волга матушка, Что
журчит-бранит меня матушка...
Атаман снова впереди всех, смотрит вдаль, а голос его рокотом катится
по реке. Поют все лихо, весело. Хантазей и тот подпевает. Время от времени
он утирает пот вздыхает:
- Холосый песня, очень!
В лад песне ударили в барабаны, зазвучали сиповки, серебристыми
переливами голосисто заиграли трубачи.
Словно на светлый праздник торопилось войско. Кончило одну песню,
завело другую - о казачьей славе.
Струги шли у левого лугового берега, покрытого таволгой и густой
высокой травой. Справа навстречу выплывал темный Длинный Яр.
- Ну-ка, песельники, громче! - гаркнул Ермак.
Заливисто, протяжно до этого стлались по Тоболу душевные казачьи
песни, теперь же торжественность и величавость их вдруг сменилось
бойкостью, слова рассыпались мелким цветным бисером.
У нас худые времена -
Курица барана родила,
Кочерга яичко снесла,
Помело раскудахталося...
Эх!..
Вот и крутые глинистые обрывы, а на них темным-темно от всадников.
Сгрудились стеной, и луки наготове. Доносится и волнует сердце чужое
разноголосье.
- Словно вороны слетелись на добычу! - с ненавистью вымолвил Ильин, -
из пушечки бы пальнуть!
- Гляди, гляди! - закричали дружинники, и все взглянули влево. Там,
над зелеными зарослами таволги, над травами, плыла хоругвь с образом
Христа. Невольно глаза пробежали по стругам, - среди развевающихся знамен
и хоругвей знакомой не отыскалось.
- Наш Спас оберегать дружину вознесся! - удивленно перекликались
казаки. И впрямь, со стругов казалось, что хоругвь трепещет и движется
сама по воздуху.
Громче загремели трубы, заглушая визг стрел, которые косым дождем
посыпались с крутоярья. Татарская конница, не боясь больше огненного боя,
живой лавой нависла на береговом гребне, озаренном солнцем. На статном
коне вымчал Маметкул и, подняв на дыбы ретивого, закричал по-татарски:
- Иди в плен или смерть! Эй, рус, на каждого тысяча стрел!
Не раздумывая, казак Колесо спустил шаровары и выставил царевичу зад:
- Поди ты... Вон Куда!..
Из-под копыт пришпоренного коня глыбами обрушилась земля в закипевший
Тобол. Маметкул огрел скакуна плетью и, задыхаясь от ярости, кинулся в
толпу всадников. - Шайтан! Пусть забудется имя мое, если стрелы моих
воинов не поразят их раньше, чем закатится солнце. Я искрошу казака на
мясо и накормлю им самых паршивых собак. Бейте их, бейте из тугих луков!
Потоки воющих стрел низали небо, они рвали паруса, застревали в
снастях; одна ударила Ермака в грудь, вогнула панцырь, но кольчужная сталь
не выдала.
- Поберегись, батько, неровен час, в очи угодит окаянная! - заслоняя
атамана, предупредил Иванко Кольцо. Ермак локтем отодвинул его в сторону.
- Не заслоняй мне яра! Трубачи, погромче!
Белокрылые струги легко и плавно двигались вниз по Тоболу мимо
выстроенного, как на смотру, татарского войска. Изумленные татары дивились
всему, - и ловкости кормщиков, и неустрашимости казаков, и веселой игре
трубачей. Но больше всего поразил ордынцев плывущий над зеленым разливом
лугов образ "Спаса".
- Колдун, шаман, русский батырь! - кричали татары.
- Велик бог! - вскричал Маметкул и набросился на ближнего конника. -
Чего скалишь зубы и порешь брехню? Какой шаман? Тьфу! За твои речи я сдеру
с тебя кожу и набью ее гнилым сеном! Я вырву язык тому, кто закричит о
чародействе русских, и велю всунуть его в свиное гузно!
Мокрое от липкого пота лицо тайджи исказилось от гнева. Со злой силой
он сжимал рукоять плети готовый в любой миг исполосовать неугодного.
- Бейте из луков! Бейте! - кричал он. - Я залью Тобол русской кровью.
Скоро мы скрестим сабли над дерзкими головами!
Но трубы над водой не прекращали греметь. Дружно размахивая веслами,
казаки пели:
По горючим пескам, По зеленым лужкам... Да по сладким лужкам Быстра
речка бежит... Эх, Дон-речка бежит!..
Солнце раскаленным ядром упало за лесистые сопки, засинели сумерки.
Татарский говор и крики стали смолкать, последние стрелы ордынцев падали в
кипящую струю за кормой. Постепенно стихла песня, умолкли трубы. Высоко в
синеве замерцала первая звезда. Долгий Яр остался позади, окутываясь
сиреневой мглой.
Хоругвь со "Спасом" подплыла к берегу, из лозняка вышел поп Савва и
крикнул:
- Умаялся, браты, еле на ногах стою.
Ертаульный струг подошел к мысочку. Поп, бережно храня хоругвь,
заслоняя ее своим телом, перебрался на струг. С опухшим лицом, облепленным
комарьем и мошкарой, он со стоном опустился на дно.
- Вот оно как! - со вздохом вымолвил он.
- А мы и не знали... Ну, спасибо, друг, хитер ты, и нас ободрил и
татар напугал...
Но Савва уже не слышал: от усталости он повалился на спину и
захрапел.
Вызвездило. Над кедрами дрожал хрупкий бледный серпик месяца. Вода
под веслами сыпалась серебристыми искрами. Струги шли ходко, а Ермак
мысленно подгонял их: "Быстрей, ходче, браты..."
Гремели уключины, с громким окриком сменялись гребцы для короткого
сна. Только кормщик Пимен не сомкнул глаз, - он неподвижно стоял на
мостике и следил за стругами.
В шестнадцати верстах от устья Тобола лежит изогнутое подковой
Карача-куль, над ним тынами темнеет городище кучумовского советника
Карачи. Надлежало ханскому служаке следить, кто по Тоболу плывет,
дознаться - с добрыми или худыми замыслыми.
Карача - маленький плешивый старичок - жил тихо, угождал хану. Чтобы
не утерять волости, он отвез Кучуму свою единственную дочь - красавицу
Долинге. Мурза был хитер, из ясака не мало утаил от хана. В кладовушках
его хранились лучшие собольи и лисьи меха, в окованных ларцах переливались
яркими огнями редкие самоцветы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264
стрелами, а мы мимо, как птицы! Зелье беречь, терпеньем запастись. Плыть с
песней, казаки! А сейчас к артельным котлам, набирайся сил - и на струги!
Плыть, братцы, плыть, мимо ворога, с песней!
- Постараемся, батько! - ответила дружно громада.
- В добрый час, браты! - поклонился дружине Ермак и сошел с мшистого
пня.
Над глушицей вился сизый дымок. У костров казаки хлебали, обжигаясь,
горячее варево.
В полдень кормщик Пимен махнул шапкой, и вмиг на мачтах взвились и
забелели паруса. Береговой ветер надул их, и они упругой грудью двинулись
по течению. Под веслами заплескалась волна. И над рекой, над лесами
раздалась удалая песня. Вспоминалось в ней о Волге:
По ельничку, по березничку Что шумит-гремит Волга матушка, Что
журчит-бранит меня матушка...
Атаман снова впереди всех, смотрит вдаль, а голос его рокотом катится
по реке. Поют все лихо, весело. Хантазей и тот подпевает. Время от времени
он утирает пот вздыхает:
- Холосый песня, очень!
В лад песне ударили в барабаны, зазвучали сиповки, серебристыми
переливами голосисто заиграли трубачи.
Словно на светлый праздник торопилось войско. Кончило одну песню,
завело другую - о казачьей славе.
Струги шли у левого лугового берега, покрытого таволгой и густой
высокой травой. Справа навстречу выплывал темный Длинный Яр.
- Ну-ка, песельники, громче! - гаркнул Ермак.
Заливисто, протяжно до этого стлались по Тоболу душевные казачьи
песни, теперь же торжественность и величавость их вдруг сменилось
бойкостью, слова рассыпались мелким цветным бисером.
У нас худые времена -
Курица барана родила,
Кочерга яичко снесла,
Помело раскудахталося...
Эх!..
Вот и крутые глинистые обрывы, а на них темным-темно от всадников.
Сгрудились стеной, и луки наготове. Доносится и волнует сердце чужое
разноголосье.
- Словно вороны слетелись на добычу! - с ненавистью вымолвил Ильин, -
из пушечки бы пальнуть!
- Гляди, гляди! - закричали дружинники, и все взглянули влево. Там,
над зелеными зарослами таволги, над травами, плыла хоругвь с образом
Христа. Невольно глаза пробежали по стругам, - среди развевающихся знамен
и хоругвей знакомой не отыскалось.
- Наш Спас оберегать дружину вознесся! - удивленно перекликались
казаки. И впрямь, со стругов казалось, что хоругвь трепещет и движется
сама по воздуху.
Громче загремели трубы, заглушая визг стрел, которые косым дождем
посыпались с крутоярья. Татарская конница, не боясь больше огненного боя,
живой лавой нависла на береговом гребне, озаренном солнцем. На статном
коне вымчал Маметкул и, подняв на дыбы ретивого, закричал по-татарски:
- Иди в плен или смерть! Эй, рус, на каждого тысяча стрел!
Не раздумывая, казак Колесо спустил шаровары и выставил царевичу зад:
- Поди ты... Вон Куда!..
Из-под копыт пришпоренного коня глыбами обрушилась земля в закипевший
Тобол. Маметкул огрел скакуна плетью и, задыхаясь от ярости, кинулся в
толпу всадников. - Шайтан! Пусть забудется имя мое, если стрелы моих
воинов не поразят их раньше, чем закатится солнце. Я искрошу казака на
мясо и накормлю им самых паршивых собак. Бейте их, бейте из тугих луков!
Потоки воющих стрел низали небо, они рвали паруса, застревали в
снастях; одна ударила Ермака в грудь, вогнула панцырь, но кольчужная сталь
не выдала.
- Поберегись, батько, неровен час, в очи угодит окаянная! - заслоняя
атамана, предупредил Иванко Кольцо. Ермак локтем отодвинул его в сторону.
- Не заслоняй мне яра! Трубачи, погромче!
Белокрылые струги легко и плавно двигались вниз по Тоболу мимо
выстроенного, как на смотру, татарского войска. Изумленные татары дивились
всему, - и ловкости кормщиков, и неустрашимости казаков, и веселой игре
трубачей. Но больше всего поразил ордынцев плывущий над зеленым разливом
лугов образ "Спаса".
- Колдун, шаман, русский батырь! - кричали татары.
- Велик бог! - вскричал Маметкул и набросился на ближнего конника. -
Чего скалишь зубы и порешь брехню? Какой шаман? Тьфу! За твои речи я сдеру
с тебя кожу и набью ее гнилым сеном! Я вырву язык тому, кто закричит о
чародействе русских, и велю всунуть его в свиное гузно!
Мокрое от липкого пота лицо тайджи исказилось от гнева. Со злой силой
он сжимал рукоять плети готовый в любой миг исполосовать неугодного.
- Бейте из луков! Бейте! - кричал он. - Я залью Тобол русской кровью.
Скоро мы скрестим сабли над дерзкими головами!
Но трубы над водой не прекращали греметь. Дружно размахивая веслами,
казаки пели:
По горючим пескам, По зеленым лужкам... Да по сладким лужкам Быстра
речка бежит... Эх, Дон-речка бежит!..
Солнце раскаленным ядром упало за лесистые сопки, засинели сумерки.
Татарский говор и крики стали смолкать, последние стрелы ордынцев падали в
кипящую струю за кормой. Постепенно стихла песня, умолкли трубы. Высоко в
синеве замерцала первая звезда. Долгий Яр остался позади, окутываясь
сиреневой мглой.
Хоругвь со "Спасом" подплыла к берегу, из лозняка вышел поп Савва и
крикнул:
- Умаялся, браты, еле на ногах стою.
Ертаульный струг подошел к мысочку. Поп, бережно храня хоругвь,
заслоняя ее своим телом, перебрался на струг. С опухшим лицом, облепленным
комарьем и мошкарой, он со стоном опустился на дно.
- Вот оно как! - со вздохом вымолвил он.
- А мы и не знали... Ну, спасибо, друг, хитер ты, и нас ободрил и
татар напугал...
Но Савва уже не слышал: от усталости он повалился на спину и
захрапел.
Вызвездило. Над кедрами дрожал хрупкий бледный серпик месяца. Вода
под веслами сыпалась серебристыми искрами. Струги шли ходко, а Ермак
мысленно подгонял их: "Быстрей, ходче, браты..."
Гремели уключины, с громким окриком сменялись гребцы для короткого
сна. Только кормщик Пимен не сомкнул глаз, - он неподвижно стоял на
мостике и следил за стругами.
В шестнадцати верстах от устья Тобола лежит изогнутое подковой
Карача-куль, над ним тынами темнеет городище кучумовского советника
Карачи. Надлежало ханскому служаке следить, кто по Тоболу плывет,
дознаться - с добрыми или худыми замыслыми.
Карача - маленький плешивый старичок - жил тихо, угождал хану. Чтобы
не утерять волости, он отвез Кучуму свою единственную дочь - красавицу
Долинге. Мурза был хитер, из ясака не мало утаил от хана. В кладовушках
его хранились лучшие собольи и лисьи меха, в окованных ларцах переливались
яркими огнями редкие самоцветы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264