На песчанных отмелях, как костяки
чудовищных морских зверей, белели крепкие ребра стругов. Их обшивали
гибким тесом, на горячем солнце выступали чистые пахучие слезинки смолы.
Завидя Ермака, старшина плотников, старик широкой кости, издали
приветствовал атамана:
- На большие годы здравствовать тебе, хозяин! Полюбуйся, милый, вот
так конь! Вот так сивка-бурка! Без устали и без корма побежит он по водной
дорожке. Эй, вы, гривы - паруса белоснежные! Ой ты, море-морюшко, океан
неугомонный без краев-берегов, гуляй душа!
- Ты, старик, поди на своем веку много стругов наладил? - любуясь
работой устюженца, спросил Ермак.
Дед выпрямился, серые глаза блестнули молодо:
- И-и, милый, столько лебедей на воду спустил, что и не счесть! И
каждый лебедь по своему пути-дорожке уплывал: то на студенное море, то на
жаркое - под Царьград на Хвалынское. Чего только не перевидали они! Скажу
тебе по душе, казак, любо струги пускать по воде, а еще милее, коли
знаешь, для кого струги ладишь! Для вольных гулебщиков и струг легкий,
послушный, лебедышкой поплывет..
- Спасибо, дед, за добрые слова! На твоем струге не страшно и на край
света сплыть! - весело ответил плотнику Ермак.
Пока на берегу шла работа, женки на станице готовили казаков в
дальнюю дороженьку. Только у Ермака в курени тихо, печь холодна, на полу
жеский войлок да в изголовье седло. Мелькнула мысль о женщине, но он
сейчас же отогнал ее. Чтобы унять волнение, Ермак вышел на Дон. Ночь
темная, звездная россыпь протянулясь от края до края неба. Под кручей тихо
плещется река, а на берегу - манящие огоньки и вокруг них мелькают густые
тени плотников.
Ермак прислушался к степным звукам, вздохнул: "Широка земля, утешно
на ней, а горит сердце, не залить его донской водой. На Волгу, на Волгу -
на широкий путь!".
Настал час, и белобокие струги покачивались на легкой волне. В эту
пору на майдане появился Петро Полетай, он кидал вверх свою смушковую
шапку с красным дном и во весь голос орал:
- Атаманы молодцы, лихие гулебщики, послушайте мое слово.
Отзимовались, верховая вода хлынула! Пора зипунов пошарпать. Но на то и
казак в поле, чтобы басурман не дремал.
На этот выкрик отозвались десятки сильных глоток:
- Э-гей, казаки, на сине море Хвалынское погулять, на Волгу-матушку
рыбку половить!
Кто-то насмешливо отозвался:
- А рыбка та: сомы - гости торговые московские, осетры - купцы
персидские. Эй-гей, гуляй, казаки!
- Эй-гей, гуляй! Люди добрые, надо дорожку погладить.
- Кто сколько? - взывал Полетай, подставляя шапку. - А ну, подходи
народ, со всех ворот, да кидай в одну жменю всем на потеху, а себе на
утешение!
И посыпались в шапку старинные медные алтыны, ефимки, серебрянные
турецкие лиры, бухарские тенги да кизилбашские рупии. Петро шапкой
потряхивал, и оттого зазывней звенели монеты.
В синий солнечный день казачья ватага сошлась на майдан, к часовне
Николая чудотворца, и помолилась за удачный поход. Потом казаки выкатили
сорокаведерную бочку крепкого меда, и пошел гулять по кругу прощальный
ковш. До отказа наливались хмельным. Распевали любимую песню:
Тихий Дон-река,
Родной батюшка,
Ты обмой меня...
Голоса неслись по ясному небу то грустно, то задумчиво-нежно, то
озорно-хмельно.
Пили за вольности, за Отчизну, За Донскую землю и за удачи в походах;
буйно кричали:
- На Волгу широкую, на синий Каспий поохотиться! За ясырем!
Кидали вверх шапки и наказывали Ермаку:
- Веди, атаман, на тихие плеса, на просторы!
От меда по казацким жилам растекалась удаль, поднималась озорная
сила. На густых усах Ермака повисли золотые капли браги.
Он смахнул их, расправил черную курчавую бороду и зычно отозвался:
- И мне, браты мои, любо, ой, любо с вами идти!
Кругом кипела и шумела говорливая бесшабашная голытьба. Удальцы,
лихие казаки, выглядели браво, и никто не обращал внимания на бедную
справу - на старые латанные-перелатанные зипунишки на широких плечах, на
дырявые шапки и сбитые сапоги. Даже ружья были рыже-ржавые. В соляном
растворе, правда, смочили их, чтобы не блестели на солнце. Делали это по
примете бывалых: "На ясном железе глаз играет! Надо так, чтобы в степи, в
раздолье, казак был неслышим и невидим!"
С майдана ватага пошла через всю станицу к Дону. Пели и плясали на
ходу. Из куреня вышел больной Степанко:
- Погоди, друг, давай по-хорошему простимся! - он обнял Ермака, как
брата, и с тоской пожаловался: - Занемог, сдала моя кость, не стало
силушки. Эх, погулял бы казак, да кончено! Прощай, друг Ермак! Да будет
вам, браты-станичники, удача!
Он трижды поцеловался с атаманом. Никогда того не было, чтобы
сдавался тоске Степанко, а тут не выдержал, и по щеке его скатилась
горячая слеза. Жаль казаку стало своей отлетевшей удали, ушедшей силы.
За гулебщиками бежали женки, шумели ребятишки и с доброй завистью
провожали старики-станичники. "Эх, улетела молодость, как птаха веселая,
упорхнула!" - с грустью думал каждый старый о себе.
На крутом яру - пестрая цветень: бабьи летники, синие и красные, как
пламень шали, сарафаны нежно-голубого цвета и платки - пестрые маки.
Отцветшие старухи с богатыми киками на голове молчаливо смотрели на
пенистый Дон. Миновало времечко, когда они другими глазами смотрели на
все, а теперь потухли их глаза и остыла кровь.
На берегу Дона гулебщики еще выпили по ковшу и стали рассаживаться в
струги - по сорока, по полусотне в каждый. На степи буйно зазеленел
ковыль, и среди беспредельных просторов Дон казался шелковой дорожкой.
Впереди - атаманский струг, гребцы наготове подняли весла, ждут. Ермак
поднялся на него, статный и ладный. Разом закричали на берегу:
- В добрый путь, на хорошую добычу! Славься наш тихий Дон, славься,
батюшка!
Стоя на головном струге, Ермак расправил грудь и глубоко втянул
свежий влажный воздух. Рядом, за бортом, мягко шелестела быстрая струя,
над рекой стрелами носились быстрые стрижи, а по голубому небу тихо плыли
облака. Ермак снял шапку и поклонился народу:
- Будьте здравы! Не забывайте сынов своих! - и, сложив в трубу
ладони, зычно крикнул на всю реку: - Ертаульный, весла!..
Стало тихо, так тихо, что слышно было биение сердца в груди. И в эту
пору разом ударили весла, зашумела струя, и струги двинулись - поплыли
лебедями. На берегу закричали, - кто шапку вверх кидал, кто платком
махал...
Все медленно стало отходить назад. В последний миг Ермак заметил на
яру старого плотника с непокрытой головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264
чудовищных морских зверей, белели крепкие ребра стругов. Их обшивали
гибким тесом, на горячем солнце выступали чистые пахучие слезинки смолы.
Завидя Ермака, старшина плотников, старик широкой кости, издали
приветствовал атамана:
- На большие годы здравствовать тебе, хозяин! Полюбуйся, милый, вот
так конь! Вот так сивка-бурка! Без устали и без корма побежит он по водной
дорожке. Эй, вы, гривы - паруса белоснежные! Ой ты, море-морюшко, океан
неугомонный без краев-берегов, гуляй душа!
- Ты, старик, поди на своем веку много стругов наладил? - любуясь
работой устюженца, спросил Ермак.
Дед выпрямился, серые глаза блестнули молодо:
- И-и, милый, столько лебедей на воду спустил, что и не счесть! И
каждый лебедь по своему пути-дорожке уплывал: то на студенное море, то на
жаркое - под Царьград на Хвалынское. Чего только не перевидали они! Скажу
тебе по душе, казак, любо струги пускать по воде, а еще милее, коли
знаешь, для кого струги ладишь! Для вольных гулебщиков и струг легкий,
послушный, лебедышкой поплывет..
- Спасибо, дед, за добрые слова! На твоем струге не страшно и на край
света сплыть! - весело ответил плотнику Ермак.
Пока на берегу шла работа, женки на станице готовили казаков в
дальнюю дороженьку. Только у Ермака в курени тихо, печь холодна, на полу
жеский войлок да в изголовье седло. Мелькнула мысль о женщине, но он
сейчас же отогнал ее. Чтобы унять волнение, Ермак вышел на Дон. Ночь
темная, звездная россыпь протянулясь от края до края неба. Под кручей тихо
плещется река, а на берегу - манящие огоньки и вокруг них мелькают густые
тени плотников.
Ермак прислушался к степным звукам, вздохнул: "Широка земля, утешно
на ней, а горит сердце, не залить его донской водой. На Волгу, на Волгу -
на широкий путь!".
Настал час, и белобокие струги покачивались на легкой волне. В эту
пору на майдане появился Петро Полетай, он кидал вверх свою смушковую
шапку с красным дном и во весь голос орал:
- Атаманы молодцы, лихие гулебщики, послушайте мое слово.
Отзимовались, верховая вода хлынула! Пора зипунов пошарпать. Но на то и
казак в поле, чтобы басурман не дремал.
На этот выкрик отозвались десятки сильных глоток:
- Э-гей, казаки, на сине море Хвалынское погулять, на Волгу-матушку
рыбку половить!
Кто-то насмешливо отозвался:
- А рыбка та: сомы - гости торговые московские, осетры - купцы
персидские. Эй-гей, гуляй, казаки!
- Эй-гей, гуляй! Люди добрые, надо дорожку погладить.
- Кто сколько? - взывал Полетай, подставляя шапку. - А ну, подходи
народ, со всех ворот, да кидай в одну жменю всем на потеху, а себе на
утешение!
И посыпались в шапку старинные медные алтыны, ефимки, серебрянные
турецкие лиры, бухарские тенги да кизилбашские рупии. Петро шапкой
потряхивал, и оттого зазывней звенели монеты.
В синий солнечный день казачья ватага сошлась на майдан, к часовне
Николая чудотворца, и помолилась за удачный поход. Потом казаки выкатили
сорокаведерную бочку крепкого меда, и пошел гулять по кругу прощальный
ковш. До отказа наливались хмельным. Распевали любимую песню:
Тихий Дон-река,
Родной батюшка,
Ты обмой меня...
Голоса неслись по ясному небу то грустно, то задумчиво-нежно, то
озорно-хмельно.
Пили за вольности, за Отчизну, За Донскую землю и за удачи в походах;
буйно кричали:
- На Волгу широкую, на синий Каспий поохотиться! За ясырем!
Кидали вверх шапки и наказывали Ермаку:
- Веди, атаман, на тихие плеса, на просторы!
От меда по казацким жилам растекалась удаль, поднималась озорная
сила. На густых усах Ермака повисли золотые капли браги.
Он смахнул их, расправил черную курчавую бороду и зычно отозвался:
- И мне, браты мои, любо, ой, любо с вами идти!
Кругом кипела и шумела говорливая бесшабашная голытьба. Удальцы,
лихие казаки, выглядели браво, и никто не обращал внимания на бедную
справу - на старые латанные-перелатанные зипунишки на широких плечах, на
дырявые шапки и сбитые сапоги. Даже ружья были рыже-ржавые. В соляном
растворе, правда, смочили их, чтобы не блестели на солнце. Делали это по
примете бывалых: "На ясном железе глаз играет! Надо так, чтобы в степи, в
раздолье, казак был неслышим и невидим!"
С майдана ватага пошла через всю станицу к Дону. Пели и плясали на
ходу. Из куреня вышел больной Степанко:
- Погоди, друг, давай по-хорошему простимся! - он обнял Ермака, как
брата, и с тоской пожаловался: - Занемог, сдала моя кость, не стало
силушки. Эх, погулял бы казак, да кончено! Прощай, друг Ермак! Да будет
вам, браты-станичники, удача!
Он трижды поцеловался с атаманом. Никогда того не было, чтобы
сдавался тоске Степанко, а тут не выдержал, и по щеке его скатилась
горячая слеза. Жаль казаку стало своей отлетевшей удали, ушедшей силы.
За гулебщиками бежали женки, шумели ребятишки и с доброй завистью
провожали старики-станичники. "Эх, улетела молодость, как птаха веселая,
упорхнула!" - с грустью думал каждый старый о себе.
На крутом яру - пестрая цветень: бабьи летники, синие и красные, как
пламень шали, сарафаны нежно-голубого цвета и платки - пестрые маки.
Отцветшие старухи с богатыми киками на голове молчаливо смотрели на
пенистый Дон. Миновало времечко, когда они другими глазами смотрели на
все, а теперь потухли их глаза и остыла кровь.
На берегу Дона гулебщики еще выпили по ковшу и стали рассаживаться в
струги - по сорока, по полусотне в каждый. На степи буйно зазеленел
ковыль, и среди беспредельных просторов Дон казался шелковой дорожкой.
Впереди - атаманский струг, гребцы наготове подняли весла, ждут. Ермак
поднялся на него, статный и ладный. Разом закричали на берегу:
- В добрый путь, на хорошую добычу! Славься наш тихий Дон, славься,
батюшка!
Стоя на головном струге, Ермак расправил грудь и глубоко втянул
свежий влажный воздух. Рядом, за бортом, мягко шелестела быстрая струя,
над рекой стрелами носились быстрые стрижи, а по голубому небу тихо плыли
облака. Ермак снял шапку и поклонился народу:
- Будьте здравы! Не забывайте сынов своих! - и, сложив в трубу
ладони, зычно крикнул на всю реку: - Ертаульный, весла!..
Стало тихо, так тихо, что слышно было биение сердца в груди. И в эту
пору разом ударили весла, зашумела струя, и струги двинулись - поплыли
лебедями. На берегу закричали, - кто шапку вверх кидал, кто платком
махал...
Все медленно стало отходить назад. В последний миг Ермак заметил на
яру старого плотника с непокрытой головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264