Казаки часто
поглядывали на бегающие над горизонтом зарницы, тяжко вздыхали:
- Дождя бы...
Но дожди не приходили. От зноя потрескалась земля, размякла и стекала
смола по стругам, обмелели реки...
Ладьи подходили к устью Вагая. На яр выехал всадник в полосатом
халате, пыльный и смуглый; он ловко осадил коня. Привстав на стременах и
размахивая белой бараньей шапкой, закричал по-бухарски.
Головной струг подплыл к берегу. Ермак спросил через
толмача-татарина:
- Чего хочет он?
Толмач пристально вгляделся в джигита и перевел вопрос атамана.
Улыбаясь, блестя зубами, бухарец говорил долго и страстно. В переводе
его речь значила:
"Рус, в Искер торопится большой караван. Купцы из Бухары доставят
оружие, шелк, ковры и конское убранство. Карамбаши ведет караван старой
дорогой, вдоль Вагая, но хан Кучум преградил путь, - он не допускает
купцов торговать с русскими. А может и ограбить караван!"
Пока толмач медленно передавал речь всадника, тот кланялся Ермаку,
бил себя в грудь и повторял свое:
- Скорей, скорей...
Ермак приказал оттолкнуть ладью от берега, задумался.
"Вагай! Тут легли костьми самые близкие браты-атаманы, а с ними
сложил голову и Иванко Кольцо! - с внезапной тоской вспомнил атаман, и
подозрение закралось в душу. - Не думают ли и меня заманить?" - он
посмотрел на толмача и сказал раздельно:
- Передай бухарцу, если подослан врагами моими и обманет, не сносить
ему головы!
Струги свернули на Вагай. Казаки дружно налегли на весла. Берег
тянулся пустынный, унылый. Ермак сидел, опустив голову. Сердце щемило
непонятное беспокойство. Заметив, как внезапно исчез бухарец среди
высокого тальника, он встревоженно подумал: "Что же он? Ему бы и проводить
нас до каравана!".
Сидевший на корме Ильин подмигнул казакам и предложил:
- Споем, браты!
Не ожидая ответа, завел грудным ласкающим голосом:
До Кучума я за Русь Непременно доберусь. Ему голову набрею, И взашей
как накладу, Ай дуду-дуду-дуду!..
- Иванко Кольцо придумал ту песню! - обрадовался Ермак. - Пой ее,
громче пой, браты!
Гремели уключины, мимо медленно проходили берега, и невозмутимая тишь
колдовала над степью и рекой. Солнце клонилось к западу. Зеркальным стал
быстрый Вагай. В тишине с плеском выскакивала из глуби рыба, играла,
ударяясь о воды, дробя их.
Струги плыли всю ночь, а на утро восходящее солнце осветило ту же
однообразную пустыню. Ермак не сомкнул глаз, - не виднелось каравана, не
слышалось бубенцов, окрика карамбаши.
"Где же бухарцы? И куда девался вестник?" - со смутной тревогой думал
Ермак.
Молчаливые казаки гребли изо всех сил. Много троп осталось позади,
немало кудрявых перелесков минуло. На песчаную косу вдруг выбежал поджарый
степной волк и завыл протяжно.
- У-у, проклятый! - закричали на зверя казаки, и тот, поджав хвост,
скрылся в тальнике. Течение Вагая быстро, к вечеру показался продолговатый
бугор Атбаш - по-русски "лошадиная голова". На бугре было пусто. Только
одинокий старик-татарин рыбачил у берега. Его окрикнули. Рыбак охотно
отозвался:
- Слух был, что караван идет, а где он, - никто не видел.
Ермак понял: его обманули. С тяжелой душой казаки повернули струги
вниз по течению. "В который раз сказывается вероломство!" - невольно
подумал каждый из них.
Никто не знал, что хан Кучум шел степью рядом со стругом Ермака. Он,
как рысь, скрытно пробирался берегом. Ждал своего часа...
Вот снова устье Вагая, пенится река, - шумный Иртыш встречает ее. С
Алтайских гор сливаются в него воды, бурлят, бьются о камень, и только
здесь, в степи, на время успокаивается река и описывает немерянную плавную
дугу, концы которой сходятся. В давние времена тут проходили могучие
народы и, чтобы сократить путь ладей, прорыли перекоп. Вот он! Ветер
протяжно шумит в кустах, он гонит, как отары серых овец, низкие, скучные
тучи. Небо постепенно укрылось серым пологом. На землю опускалась душная
безмолвная ночь. Казаки притомились, руки горели огнем, жалобно
поскрипывали уключины. Ни шороха, все замерло.
- Быть грозе! - поглядывая на небо, сказал Ермак. - К берегу, браты!
Струги вошли в протоку, уткнулись в берег. Усталость валила с ног.
Островок был пуст. Ермак зорко вглядывался в тьму, но ничего
подозрительного не заметил. "Надо бы костры разложить, дозоры выставить" -
подумал он. Он не выставил - положил голову на мешок с рухлядью и сейчас
же крепко уснул. Не слышал он, как от страшного грохота раскололось черное
небо, и зигзагом ослепительно сверкнула молния. Не слышал и не видел, как
из заиртышья вырвался буйный, шалый ветер, как затрещал и застонал лес и
как крутые волны бросились на берег, яростно ударяясь в него и отступая
вспять. Молнии поминутно полосовали небо, издалека нарастал глухой мерный
шум.
Казак Ильин прислушался и сказал:
- Идет гроза. Торопись, браты, с шалашами...
Первые тяжелые капли застучали по листьям, и хлынул ливень. И словно
разом все смыл, - забылась опасность. Свалились казаки на что попало, кому
где пришлось. Будто отправдываясь перед собой, щербатый, с проседью,
какзак прогудел:
- Не шутка, третью ночь не смыкаем глаз... Силы-то не воловьи. Эхх!..
- он сладко потянулся, упал лицом на отсыревший войлок и сразу захрапел...

Бушует Иртыш. Черные вспененные волны кидаются на обрывистый берег,
на легкие струги, рвут их с прикола. Кромешная тьма навалилась на землю,
зашумели небесные хляби. Черная бездна озарялась частыми молниями.
Раскатисто гремел гром, от которого содрагалась земля и небо. Но крепко
спали измученные казаки.
Бодрствовали лишь одни враги. Волчьей стаей крались татары Кучума по
следу Ермака. В грозу-молнию сидел хан под старым кедром и радовался.
Кажется, пришел час расплаты со страшным врагом. Кругом - ни зги, черное,
непроглядное небо, а в душе хана пылает огонь, согревает его дряхлое тело.
Ждет хан своего посланца, которому повелел добраться до острова. Тайным
бродом татарин бесшумно перебирался через протоку. В одной руке - кривая
короткая сабля, в другой - пучок камыша. При ослепительном сиянии молний
он укрывал им сожженное степным солнцем смуглое лицо и волчий блеск в
глазах. Татарин прислушался. В казачьем стане - мертвая тишина, нет
обычных костров. Вот и берег! Посланец Кучума нырнул в кусты и пополз...
Кучум терпеливо ждал. Он много раз звал сына Алея и все спрашивал:
- Готовы ли кони? Остры ли сабли?
Одежда старого хана насквозь мокра, мутные капли дождя струятся по
его лицу, изборожденному морщинами, но он сидит злым беркутом, сомкнув
незрячие глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264