..
- А выйдет - для него подарунок есть! - многозначительно ответил
воевода. Нетерпелось ему узнать о Ермаке. Вызвал к себе стряпуху и велел
накормить казака.
Крупная, с широкими бедрами, стряпуха полезла в русскую печь и
ухватом подцепила горячий горшок.
- Господи боже, да что же это за радость? - умилился казак: - И печка
всамделешная, и рогач наш, деревенский, и баба своя, в два обхвата. Будто
на Руси! - и, обротясь к румяной молодайке, спросил: - Ты что ж, одна тут?
И осмелилась идти в такую сторонушку?
- Не одна я, а со своим хозяином. Стрелец он. Уж и наплакалась я, и в
ногах у воеводы навалялась, пока с собой взял. Упросилась. А что,
сторонушка разве плоха? Я - архангельская, и так мыслю, что и край не хуже
нашинского. Ешь, родимый!
Она накормила Ильина досыта, доотвала. Ему бы выспаться на палатях, -
приметил казак их у горячей печки, - да опять воевода позвал к себе и стал
выспрашивать про Ермака. Так до полуночи и прогудели они шмелями в
горенке...
Утром казак проснулся от глухого гомона, вскочил и в одних портках и
рубахе выбежал на улицу.
- Что-сь такое? - тревожно спросил он у первого попавшегося навстречу
стрельца.
- Не видишь, что ли? - сердито отозвался тот. - Все наше зимовье
остяцкая рать обложила. Так и мечут стрелы тучами! Князец Лугуй их привел.
И все кричит: "Уходи, не то побьем!"
Казак Ильин вернулся в избу, быстро оделся и отправился на тын. На
дозорной башне уже распоряжался воевода. Остяки, обряженные в легкие
пушистые малицы, вооруженные топорами, с криками лезли на яр. Другие,
припав на колено, пускали стрелы. С пронзительным воем они проносились
через крепостцу. Ильин выпросил простой плотницкий топор и вместе со
стрельцами укрепился на валу. Отсюда виднелась снежная пелена широкой Оби,
по ней на оленях, запряженных в нарты, разъезжали сотни остяков, пешие
толпы их торопились к русскому зимовью. Вот на четверке добрых быков с
ветвистыми рогами, размахивая хореем, минуя всех, к яру устремился
маленький остяк в малице, изукрашенной цветным узорьем. Он воинственно
что-то выкрикивал и ошалело гнал олешек.
Ильин вгляделся в лихого наездника и вдруг признал:
- Браты, да это сам князец Лугуй торопится!
За Лугуем толпами устремились его воины. Коренастые, медноликие,
некоторые в шеломах, - они торопились на зов князьца... Вот первая волна
их выхлестнула на высокий яр и бросилась на тын. Привычный к опасностям,
казак Ильин спокойно выжидал. Он видел белые острые зубы, смуглые
разгоряченные лица, охваченные злостью глаза и примеривался. И, когда
первый, крепкогрудый, в короткой малице и в бухарском панцыре, остяк
поднял над тыном голову в шеломе, он размахнулся и ударил его; враг разом
осел и покатился вниз. Войдя в ярость, казак кричал разудало:
- Подходи-ка еще! Чей черед! - он бил топором наотмашь, размахивал им
вправо, влево. На скупом солнце зловеще сверкало острие, и многие,
перехватив его блеск, в страхе скатывались вниз. Упрямо стояли на валу
стрельцы, - они били врага копьями, рубили бердышами.
Напрасно надрывался в истошном крике князец Лугуй, - остяки не могли
осилить стрельцов. Воевода Мансуров, глядя на тучи стрел, на орущие толпы,
хмуро думал: "И с чего сдурели? Эх, князец, попади-ка ты ко мне в руки, уж
разделаюсь по совести..."
Весь день продолжались воинственные крики остяков и визжали тугие
стрелы. Десятка два израненных стрельцов ушли с вала, но городок устоял.
Замерцали первые звезды, и на Иртыш надвинулась ночь. Князец Лугуй
повернул свои нарты и устремился в снежную муть, за ним толпами потянулись
и его воины.
В избе воеводы топилась печка. Стряпуха с засученными рукавами, с
подоткнутым сарафаном проворно орудовала рогачами. В темном закутке, за
печкой, трещал сверчок. Все шло тихо, по-домашнему, мирному, даже и в
думки не приходило, что только сейчас бились у валов и через зимовье со
свистом летали стрелы, поранившие немало людей. Воевода, не снимая панцыря
и шелома, сидел у тесового стола и сосредоточенно думал. Вдруг он оживился
и крикнул:
- Позвать пушкаря!
Наклонив голову, чтобы не удариться о приолоку, в избу вошел рослый,
статный молодец с умными глазами. Он мигом смахнул шапку и низко
поклонился Мансурову.
- Как твоя голубица, исправна? - спросил воевода. - Ядра есть?
- Все есть и все в готовности. Каменны ядра на огне калить буду.
Пойдут - я их разз-у-ва-жу! - бодро отозвался пушкарь. Был он складный,
неторопливый и, по всему видать, дело свое знал.
- Ну, иди с миром, - сказал воевода. - Да гляди-поглядывай, - завтра,
чаю, опять надо драться.
Отпустив пушкаря, Мансуров снял шелом и стал есть.
Утром, едва только занялась поздняя заря, на берегу снова закричали
остяки. Их толпы стали гуще, смелее. Впереди, на нартах, опять князец
Лугуй, а позади него шесть стариков, несших рубленного из толстой коряжины
идола "Словутея". Вокруг идола, извиваясь в дикой пляске, стуча в бубен,
кружились два шамана. Лисьи хвосты и шкурки зверьков, нашитые на их парки,
развевались. Заунывный звук бубнов разбедил Ильина. Казак вскочил и
побежал на вал. Стрельцы изумленно разглядывли диковенное зрелище.
Остяки шли к зимовью весело, приплясывая. Из туманной дали к ним
подъезжали все новые и новые нарты. Все теснились к идолу. Огромный, с
разукрашенными кровью губами, он медлено колыхался среди толпы.
- Гляди, какого лешего себе топором сотворили! Тьфу! - сплюнул казак.
- Тож бог выискался!
Идол был вырублен грубо, тяжеловесен, и остяки с трудом дотащили его
до реки. Сюда же доставили и двух скуластых малых, одетых в парки, но со
связанными руками.
Казак Ильин побагровел:
- Сволочи, самоедских малых притащили! Жечь будут, чтобы задобрить
Словутея!
Шаманы продолжали кружиться и бить в бубны. Они вертелись, трясли
головами, дико выкрикивали и, подбегая к самоедским малым, замахивались на
них ножами. Те, понурив головы, безропотно стояли среди беснующихся в
пляске остяков.
Воевода поднялся на дозорную вышку и разглядывал бушующие толпы.
"Сейчас натешатся, намолятся идолу и кинутся на зимовье, - прикидывал он:
- Выдержим ли?" И, наклонившись к пушкарю, приказал:
- Ты, брат, наведи на Словутея, да так тарарахни по идолу, чтоб гром
раскатился по всей Кодской земле! А ну, милый!
Пушкарь навел свою голубицу, сдвинул брови и ждал воеводского
приказа. Он не сводил глаз с толпы. Вот схватили связанных малых и
поволокли к идолу. В толпе был и князь Лугуй. Он шел и подплясывал в такт
бубну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264
- А выйдет - для него подарунок есть! - многозначительно ответил
воевода. Нетерпелось ему узнать о Ермаке. Вызвал к себе стряпуху и велел
накормить казака.
Крупная, с широкими бедрами, стряпуха полезла в русскую печь и
ухватом подцепила горячий горшок.
- Господи боже, да что же это за радость? - умилился казак: - И печка
всамделешная, и рогач наш, деревенский, и баба своя, в два обхвата. Будто
на Руси! - и, обротясь к румяной молодайке, спросил: - Ты что ж, одна тут?
И осмелилась идти в такую сторонушку?
- Не одна я, а со своим хозяином. Стрелец он. Уж и наплакалась я, и в
ногах у воеводы навалялась, пока с собой взял. Упросилась. А что,
сторонушка разве плоха? Я - архангельская, и так мыслю, что и край не хуже
нашинского. Ешь, родимый!
Она накормила Ильина досыта, доотвала. Ему бы выспаться на палатях, -
приметил казак их у горячей печки, - да опять воевода позвал к себе и стал
выспрашивать про Ермака. Так до полуночи и прогудели они шмелями в
горенке...
Утром казак проснулся от глухого гомона, вскочил и в одних портках и
рубахе выбежал на улицу.
- Что-сь такое? - тревожно спросил он у первого попавшегося навстречу
стрельца.
- Не видишь, что ли? - сердито отозвался тот. - Все наше зимовье
остяцкая рать обложила. Так и мечут стрелы тучами! Князец Лугуй их привел.
И все кричит: "Уходи, не то побьем!"
Казак Ильин вернулся в избу, быстро оделся и отправился на тын. На
дозорной башне уже распоряжался воевода. Остяки, обряженные в легкие
пушистые малицы, вооруженные топорами, с криками лезли на яр. Другие,
припав на колено, пускали стрелы. С пронзительным воем они проносились
через крепостцу. Ильин выпросил простой плотницкий топор и вместе со
стрельцами укрепился на валу. Отсюда виднелась снежная пелена широкой Оби,
по ней на оленях, запряженных в нарты, разъезжали сотни остяков, пешие
толпы их торопились к русскому зимовью. Вот на четверке добрых быков с
ветвистыми рогами, размахивая хореем, минуя всех, к яру устремился
маленький остяк в малице, изукрашенной цветным узорьем. Он воинственно
что-то выкрикивал и ошалело гнал олешек.
Ильин вгляделся в лихого наездника и вдруг признал:
- Браты, да это сам князец Лугуй торопится!
За Лугуем толпами устремились его воины. Коренастые, медноликие,
некоторые в шеломах, - они торопились на зов князьца... Вот первая волна
их выхлестнула на высокий яр и бросилась на тын. Привычный к опасностям,
казак Ильин спокойно выжидал. Он видел белые острые зубы, смуглые
разгоряченные лица, охваченные злостью глаза и примеривался. И, когда
первый, крепкогрудый, в короткой малице и в бухарском панцыре, остяк
поднял над тыном голову в шеломе, он размахнулся и ударил его; враг разом
осел и покатился вниз. Войдя в ярость, казак кричал разудало:
- Подходи-ка еще! Чей черед! - он бил топором наотмашь, размахивал им
вправо, влево. На скупом солнце зловеще сверкало острие, и многие,
перехватив его блеск, в страхе скатывались вниз. Упрямо стояли на валу
стрельцы, - они били врага копьями, рубили бердышами.
Напрасно надрывался в истошном крике князец Лугуй, - остяки не могли
осилить стрельцов. Воевода Мансуров, глядя на тучи стрел, на орущие толпы,
хмуро думал: "И с чего сдурели? Эх, князец, попади-ка ты ко мне в руки, уж
разделаюсь по совести..."
Весь день продолжались воинственные крики остяков и визжали тугие
стрелы. Десятка два израненных стрельцов ушли с вала, но городок устоял.
Замерцали первые звезды, и на Иртыш надвинулась ночь. Князец Лугуй
повернул свои нарты и устремился в снежную муть, за ним толпами потянулись
и его воины.
В избе воеводы топилась печка. Стряпуха с засученными рукавами, с
подоткнутым сарафаном проворно орудовала рогачами. В темном закутке, за
печкой, трещал сверчок. Все шло тихо, по-домашнему, мирному, даже и в
думки не приходило, что только сейчас бились у валов и через зимовье со
свистом летали стрелы, поранившие немало людей. Воевода, не снимая панцыря
и шелома, сидел у тесового стола и сосредоточенно думал. Вдруг он оживился
и крикнул:
- Позвать пушкаря!
Наклонив голову, чтобы не удариться о приолоку, в избу вошел рослый,
статный молодец с умными глазами. Он мигом смахнул шапку и низко
поклонился Мансурову.
- Как твоя голубица, исправна? - спросил воевода. - Ядра есть?
- Все есть и все в готовности. Каменны ядра на огне калить буду.
Пойдут - я их разз-у-ва-жу! - бодро отозвался пушкарь. Был он складный,
неторопливый и, по всему видать, дело свое знал.
- Ну, иди с миром, - сказал воевода. - Да гляди-поглядывай, - завтра,
чаю, опять надо драться.
Отпустив пушкаря, Мансуров снял шелом и стал есть.
Утром, едва только занялась поздняя заря, на берегу снова закричали
остяки. Их толпы стали гуще, смелее. Впереди, на нартах, опять князец
Лугуй, а позади него шесть стариков, несших рубленного из толстой коряжины
идола "Словутея". Вокруг идола, извиваясь в дикой пляске, стуча в бубен,
кружились два шамана. Лисьи хвосты и шкурки зверьков, нашитые на их парки,
развевались. Заунывный звук бубнов разбедил Ильина. Казак вскочил и
побежал на вал. Стрельцы изумленно разглядывли диковенное зрелище.
Остяки шли к зимовью весело, приплясывая. Из туманной дали к ним
подъезжали все новые и новые нарты. Все теснились к идолу. Огромный, с
разукрашенными кровью губами, он медлено колыхался среди толпы.
- Гляди, какого лешего себе топором сотворили! Тьфу! - сплюнул казак.
- Тож бог выискался!
Идол был вырублен грубо, тяжеловесен, и остяки с трудом дотащили его
до реки. Сюда же доставили и двух скуластых малых, одетых в парки, но со
связанными руками.
Казак Ильин побагровел:
- Сволочи, самоедских малых притащили! Жечь будут, чтобы задобрить
Словутея!
Шаманы продолжали кружиться и бить в бубны. Они вертелись, трясли
головами, дико выкрикивали и, подбегая к самоедским малым, замахивались на
них ножами. Те, понурив головы, безропотно стояли среди беснующихся в
пляске остяков.
Воевода поднялся на дозорную вышку и разглядывал бушующие толпы.
"Сейчас натешатся, намолятся идолу и кинутся на зимовье, - прикидывал он:
- Выдержим ли?" И, наклонившись к пушкарю, приказал:
- Ты, брат, наведи на Словутея, да так тарарахни по идолу, чтоб гром
раскатился по всей Кодской земле! А ну, милый!
Пушкарь навел свою голубицу, сдвинул брови и ждал воеводского
приказа. Он не сводил глаз с толпы. Вот схватили связанных малых и
поволокли к идолу. В толпе был и князь Лугуй. Он шел и подплясывал в такт
бубну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264