Серые, потрепанные паруса были приспущены.
- Ну, рус, иди, работай! - закричал на него черный, как головешка,
стражник.
Ермак вместе с другими стал катать тяжелые бочки. С ним работали
валахи, греки, болгары, светлорусые русские мужики, угодившие в полон при
ордынском набеге на Русь.
- Эй, соколики, из каких краев? - весело окрикнул их Ермак.
Вместо ответа к нему потянулось рябое лицо с рыжей бородой, крупные
капли пота стекали с широкой лысины. Насмешливые зеленые глаза уставились
в Ермака.
- Не так молвил, сыне. Спроси лучше, в какие края сердце зовет! -
басовито сказал дородный человек.
- А ведь ты поп! - угадал Ермак и засмеялся. - Да ты, батька, как
угодил сюда?
- Долгий разговор, сыне, а пока трудись на басурман проклятых! - он
поднатужился и плечом поднял бочонок. - Вот бы искру сюда...
Поп отошел в сторону, на его место с кладью надвинулись другие.
Бочки катили в каменные склады, обложенные дерном. Там бережно,
впритык, укладывали их рядами. За каждым движением невольников, как
ястребы, следили стражники.
Рядом поднимались высоченные башни, на них трепыхались красные
полотнища с золотым полумесяцем. Надо всем сияло голубизной и солнцем
просторное небо. От тоски по родине, по воле Ермака потянуло петь. Он не
утерпел и запел душевную:
Не шуми, мати зеленая дубравушка,
Не мешай мне, добру молодцу, думу думати...
Только запел казак, а голос у него был сильный и широкий, как
пленники одним дыханием подхватили песню и понесли ее над морем, над тихим
Доном, над чужой крепостью. И столько было удали и грусти в песне, что
стражники, не зная русских слов, и те заслушались, взгрустнули.
- Карош песня, только тише пой, капитан бить будет! - сказал Ермаку
турок с посеченным лицом.
Рыжебородый поп, раскрыв большой зубастый рот, захватывая объемистой
грудью воздух, ревел могучим басом:
...Товарищей у меня было четверо:
Еще первый мой товарищ - темная ночь,
А второй товарищ - булатный нож,
А как третий-то товарищ - то мой добрый конь,
А четвертый мой товарищ - то тугой лук,
Что рассыльщики мои - то калены стрелы...
Пел поп вольную песню, а у самого по лицу катились слезы.
Работа спорилась, к полудню каторгу с зельем разгрузили, и, пока
ждали другую к пристани, турки разрешили отдохнуть. Забравшись под навес,
невольники растянулись на земле и блаженно закрыли глаза. Ныли руки,
натруженная спина, и хотелось хоть немного перевести дух.
Поп оказался рядом с Ермаком, учил его:
- Ты ножные кедолы повыше повяжи, шире шагать будешь.
- Откуда ты, батя? - разглядывая его добродушное лицо, спросил казак.
- Ох, сыне, тяжела моя участь и дорога больно петлистая. Неугомонен я
душой, все правды ищу. А где она?.. Бежал я от сыскного приказа. Темными
ночками да зелеными дубравушками, побираясь христовым именем, прибрел в
станицу, к своей женке. А там Бзыга пригрозил, и через неделю бежал я в
степь, а оттуда с казаками добрался до Астрахани. С ними пошел к морскому
берегу и жег басурманские улусы. В горах заблудился, да отстал от казаков.
Ну, думаю, вот и конец твой, отец Савва! Ан, глядишь, инако вышло:
добрался-таки до грузинского монастыря и там год дьячком был. И все
хорошо: сытно, вина вволю, работы никакой. Но заскорбел я от тихой
монастырской жизни, сбег в Астрахань. А там прибился к иконописцу, иконы
творил, кормился, да в монастыре псалмы пел. Тут дернуло меня на реку за
сазанами поехать, а в той поре ордынцы налетели, арканом захлестнули и к
паше доставили... Эх, и жизнь-дорожка, петляет, а куда приведет, - один
бог знает! Попадья бедна не выкупит, да и на Руси опять схватят и потащут
в сыскной приказ. Вот и живи, не тужи! - закончил он горько.
- Эй-ей, работать надо! - закричали стражники и для острастки
щелкнули бичами. Нехотя поднялись невольники и принялись за работу. На
закате пленников погнали в острог, а Ермака привели в одиночную темницу.
Опять ему принесли корыто с кукурузой. Хотя и вкусна была, но казак с
огорчением подумал: "При тяжкой работе отощаешь и не сбежишь отсюда!".
Так три дня гоняли Ермака выгружать зелье. И заметил он, что корабли
на рейде подняли паруса, собираясь отплыть в море. Поп Савелий поглядел
вдаль и сказал казаку:
- Ой, сыне, досталось от наших Касим-паше: тыще две воев только и
добрались до Азова, а сколь достигнет Царьграда, - один господь ведает.
- Буря, что ли раскидает? - полюбопытствовал Ермак.
- Бывает и это, а скорее всего казачьи дубы-чайки настигнут, и тогда
берегись Касим-паша, потопят! Вишь, сколь "храбрец" выстоял в Азове, вести
ждал. Гонец с золотишком да каменьями-самоцветами уплыл за море, к визирю,
беду отводить. Небось дрожал паша, как бы султан за Астрахань не прислал
ему петли! - поп вдруг оборвал речь и с усердием принялся за погрузку:
мимо проходили турки.
Несносно за работой тянулось время, но когда наступала ночь и
приходилось брести в свой подвал, становилось еще хуже.
"Гуляке и осенняя ночь коротка, а горемыке и весенняя за два года
идет", - грустно подумал Ермак, сидя в подвале.
Как всегда, после работы знакомый стражник подавал ему корыто с едой.
Усталый, он наскоро ел и ложился на каменные плиты. Все ему было противно.
Однажды, когда он так лежал, в подвале раздался легкий шум. Ермак
поднял глаза и замер от удивления. Перед ним с миской в руке стояла
знакомая смуглая станичница, крещеная ясырка Зюлембека.
- Ой, Марьюшка, - радостно вырвалось у Ермака. - С неба ты свалилась,
что ли?
Татарка приложила палец к губам, поставила на пол большую чашку с
бараниной и, усевшись против Ермака, с лаской стала смотреть на него.
- Ешь... - тихо сказала она.
- Откуда взялась? - с изумлением спросил казак.
Татарка хитро улыбнулась:
- Потом узнаешь... Волю пришла тебе добыть!
- Ох, воля! - глубоко вздохнул Ермак и в порыве благодарности
погладил женщине плечо. Зазвенели кедолы, Зелембека пугливо оглянулась:
- Тише... ешь скорее... Ермак начал есть. Голод взял свое, и он
быстро опорожнил миску. Потом бережно взял в свою большую шершавую ладонь
хрупкие пальцы женщины.
- Ну, спасибо! - сказал он. - В первый раз ноне сыт. А коли подсобишь
с волей, то, вот бог святой, век буду помнить!
- Не тоскуй, уведу отсюда!
Глаза Ермака радостно блестнули.
- Ах, ты добрая душа! Когда ж то сбудется?
- Скоро! - ответила татарка. - Ход потайной тут есть, - она махнула
рукой в дальний угол подвала. - Ты не торопись, а то худо будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264
- Ну, рус, иди, работай! - закричал на него черный, как головешка,
стражник.
Ермак вместе с другими стал катать тяжелые бочки. С ним работали
валахи, греки, болгары, светлорусые русские мужики, угодившие в полон при
ордынском набеге на Русь.
- Эй, соколики, из каких краев? - весело окрикнул их Ермак.
Вместо ответа к нему потянулось рябое лицо с рыжей бородой, крупные
капли пота стекали с широкой лысины. Насмешливые зеленые глаза уставились
в Ермака.
- Не так молвил, сыне. Спроси лучше, в какие края сердце зовет! -
басовито сказал дородный человек.
- А ведь ты поп! - угадал Ермак и засмеялся. - Да ты, батька, как
угодил сюда?
- Долгий разговор, сыне, а пока трудись на басурман проклятых! - он
поднатужился и плечом поднял бочонок. - Вот бы искру сюда...
Поп отошел в сторону, на его место с кладью надвинулись другие.
Бочки катили в каменные склады, обложенные дерном. Там бережно,
впритык, укладывали их рядами. За каждым движением невольников, как
ястребы, следили стражники.
Рядом поднимались высоченные башни, на них трепыхались красные
полотнища с золотым полумесяцем. Надо всем сияло голубизной и солнцем
просторное небо. От тоски по родине, по воле Ермака потянуло петь. Он не
утерпел и запел душевную:
Не шуми, мати зеленая дубравушка,
Не мешай мне, добру молодцу, думу думати...
Только запел казак, а голос у него был сильный и широкий, как
пленники одним дыханием подхватили песню и понесли ее над морем, над тихим
Доном, над чужой крепостью. И столько было удали и грусти в песне, что
стражники, не зная русских слов, и те заслушались, взгрустнули.
- Карош песня, только тише пой, капитан бить будет! - сказал Ермаку
турок с посеченным лицом.
Рыжебородый поп, раскрыв большой зубастый рот, захватывая объемистой
грудью воздух, ревел могучим басом:
...Товарищей у меня было четверо:
Еще первый мой товарищ - темная ночь,
А второй товарищ - булатный нож,
А как третий-то товарищ - то мой добрый конь,
А четвертый мой товарищ - то тугой лук,
Что рассыльщики мои - то калены стрелы...
Пел поп вольную песню, а у самого по лицу катились слезы.
Работа спорилась, к полудню каторгу с зельем разгрузили, и, пока
ждали другую к пристани, турки разрешили отдохнуть. Забравшись под навес,
невольники растянулись на земле и блаженно закрыли глаза. Ныли руки,
натруженная спина, и хотелось хоть немного перевести дух.
Поп оказался рядом с Ермаком, учил его:
- Ты ножные кедолы повыше повяжи, шире шагать будешь.
- Откуда ты, батя? - разглядывая его добродушное лицо, спросил казак.
- Ох, сыне, тяжела моя участь и дорога больно петлистая. Неугомонен я
душой, все правды ищу. А где она?.. Бежал я от сыскного приказа. Темными
ночками да зелеными дубравушками, побираясь христовым именем, прибрел в
станицу, к своей женке. А там Бзыга пригрозил, и через неделю бежал я в
степь, а оттуда с казаками добрался до Астрахани. С ними пошел к морскому
берегу и жег басурманские улусы. В горах заблудился, да отстал от казаков.
Ну, думаю, вот и конец твой, отец Савва! Ан, глядишь, инако вышло:
добрался-таки до грузинского монастыря и там год дьячком был. И все
хорошо: сытно, вина вволю, работы никакой. Но заскорбел я от тихой
монастырской жизни, сбег в Астрахань. А там прибился к иконописцу, иконы
творил, кормился, да в монастыре псалмы пел. Тут дернуло меня на реку за
сазанами поехать, а в той поре ордынцы налетели, арканом захлестнули и к
паше доставили... Эх, и жизнь-дорожка, петляет, а куда приведет, - один
бог знает! Попадья бедна не выкупит, да и на Руси опять схватят и потащут
в сыскной приказ. Вот и живи, не тужи! - закончил он горько.
- Эй-ей, работать надо! - закричали стражники и для острастки
щелкнули бичами. Нехотя поднялись невольники и принялись за работу. На
закате пленников погнали в острог, а Ермака привели в одиночную темницу.
Опять ему принесли корыто с кукурузой. Хотя и вкусна была, но казак с
огорчением подумал: "При тяжкой работе отощаешь и не сбежишь отсюда!".
Так три дня гоняли Ермака выгружать зелье. И заметил он, что корабли
на рейде подняли паруса, собираясь отплыть в море. Поп Савелий поглядел
вдаль и сказал казаку:
- Ой, сыне, досталось от наших Касим-паше: тыще две воев только и
добрались до Азова, а сколь достигнет Царьграда, - один господь ведает.
- Буря, что ли раскидает? - полюбопытствовал Ермак.
- Бывает и это, а скорее всего казачьи дубы-чайки настигнут, и тогда
берегись Касим-паша, потопят! Вишь, сколь "храбрец" выстоял в Азове, вести
ждал. Гонец с золотишком да каменьями-самоцветами уплыл за море, к визирю,
беду отводить. Небось дрожал паша, как бы султан за Астрахань не прислал
ему петли! - поп вдруг оборвал речь и с усердием принялся за погрузку:
мимо проходили турки.
Несносно за работой тянулось время, но когда наступала ночь и
приходилось брести в свой подвал, становилось еще хуже.
"Гуляке и осенняя ночь коротка, а горемыке и весенняя за два года
идет", - грустно подумал Ермак, сидя в подвале.
Как всегда, после работы знакомый стражник подавал ему корыто с едой.
Усталый, он наскоро ел и ложился на каменные плиты. Все ему было противно.
Однажды, когда он так лежал, в подвале раздался легкий шум. Ермак
поднял глаза и замер от удивления. Перед ним с миской в руке стояла
знакомая смуглая станичница, крещеная ясырка Зюлембека.
- Ой, Марьюшка, - радостно вырвалось у Ермака. - С неба ты свалилась,
что ли?
Татарка приложила палец к губам, поставила на пол большую чашку с
бараниной и, усевшись против Ермака, с лаской стала смотреть на него.
- Ешь... - тихо сказала она.
- Откуда взялась? - с изумлением спросил казак.
Татарка хитро улыбнулась:
- Потом узнаешь... Волю пришла тебе добыть!
- Ох, воля! - глубоко вздохнул Ермак и в порыве благодарности
погладил женщине плечо. Зазвенели кедолы, Зелембека пугливо оглянулась:
- Тише... ешь скорее... Ермак начал есть. Голод взял свое, и он
быстро опорожнил миску. Потом бережно взял в свою большую шершавую ладонь
хрупкие пальцы женщины.
- Ну, спасибо! - сказал он. - В первый раз ноне сыт. А коли подсобишь
с волей, то, вот бог святой, век буду помнить!
- Не тоскуй, уведу отсюда!
Глаза Ермака радостно блестнули.
- Ах, ты добрая душа! Когда ж то сбудется?
- Скоро! - ответила татарка. - Ход потайной тут есть, - она махнула
рукой в дальний угол подвала. - Ты не торопись, а то худо будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264