- воскликнул он. - Я
так боюсь! Нервы мои не выдерживают.
Он действительно чуть не захлебывался слезами, и его
дергающееся, бледное лицо, выступающее из каракулевого
воротника, имело беспомощное, умоляющее выражение до смерти
перепуганного ребенка.
- Идемте в дом, - решительно проговорил Холмс.
- Да, идемте, - умоляюще пролепетал Таддеуш Шолто. - Я,
правда, совсем уже не понимаю, что теперь делать.
Мы последовали за ним в комнату экономки, которая
находилась по левую руку от входа. В ней взад и вперед металась
испуганная женщина, нервно теребя пальцы, но появление мисс
Морстен подействовало на нее успокаивающе.
- Господь да благословит вас, - воскликнула она,
подавляя рыдания. -- Какое кроткое и доброе у вас лицо! Я
гляжу на вас, и мне становится легче. Что я вынесла за этот
день!
Мисс Морстен, погладив худую, загрубевшую от работы руку
экономки, сказала ей несколько ласковых, утешительных слов с
чисто женским участием, и бледные, бескровные щеки пожилой
женщины слегка порозовели.
- Хозяин заперся у себя и не отвечает на стук, -
объяснила она. - Я целый день ждала, когда он позовет меня. Но
вообще-то он любит оставаться один. Час назад я начала
тревожиться, уж не случилось ли чего, поднялась наверх и
заглянула в замочную скважину. Вы должны сами подняться туда,
мистер Таддеуш, и посмотреть. Десять лет я живу в этом доме, я
видела мистера Бартоломью и в горе и в радости, но такого лица
я не видала у него никогда.
Шерлок Холмс взял лампу и пошел наверх первый, так как у
Таддеуша от страха зуб на зуб не попадал. Колени у него
подгибались, и я взял его под руку, чтобы он смог подняться по
лестнице. Дважды, пока мы шли наверх, Холмс вынимал из кармана
лупу и тщательно разглядывал какие-то темные пятна на циновке
из кокосового волокна, которые показались мне простой пылью. Он
двигался очень медленно, лампу нес низко и бросал влево и
вправо цепкие взгляды. Мисс Морстен осталась внизу с
перепуганной экономкой.
Третий пролет вывел нас в длинный прямой коридор, на
правой стене которого висел ручной работы индийский ковер.
Слева выходили три двери. Холмс медленно пошел вперед,
тщательно осматривая все на ходу, мы шли за ним по пятам, а за
нами двигались вдоль коридора наши длинные черные тени. Нам
нужна была третья дверь. Холмс постучали, не получив ответа,
попытался повернуть ручку и нажал на нее. Дверь оказалась
запертой изнутри. Холмс поднес лампу к самому замку, и мы
увидели, что язык замка - широкий и очень прочный. Ключ,
однако, был повернут, и в скважине оставалась щелка. Шерлок
Холмс наклонился к ней и тут же резко отпрянул.
- Что-то в этом есть дьявольское, Уотсон! - прошептал
он. Я никогда раньше не видел его таким встревоженным. - Что
вы об этом думаете?
Я нагнулся к скважине и содрогнулся от ужаса. В окно лился
лунный свет, наполняя комнату слабым зыбким сиянием. Прямо на
меня смотрело как бы висевшее в воздухе - так как все под ним
было в тени - лицо нашего спутника Таддеуша. Та же высокая
блестящая лысина, та же рыжая бахрома вокруг, то же бескровное
лицо. Только черты его лица застыли в ужасной улыбке -
напряженной и неестественной, которая в этой спокойной, залитой
лунным светом комнате производила более страшное впечатление,
чем гримаса боли или страха. Лицо было так похоже на лицо
нашего крошечного приятеля, что я оглянулся, чтобы убедиться,
что он здесь, рядом со мной. "Они ведь с братом близнецы", -
вспомнил я.
- Какой ужас! Что теперь делать? - сказал я Шерлоку
Холмсу.
- Нужно высадить дверь, - ответил он и, навалившись на
нее всем телом, попытался взломать замок. Дверь трещала и
скрипела, но не поддавалась. Тогда мы с силой навалились
вдвоем, замок щелкнул, дверь распахнулась, и мы очутились в
кабинете Бартоломью Шолто.
Кабинет был оборудован под химическую лабораторию. На
полке, висевшей на стене, против двери, стояли два ряда бутылей
и пузырьков со стеклянными притертыми пробками, стол был
уставлен бунзеновскими горелками, пробирками и колбами. По
углам на полу стояли большие бутыли в корзинах, в которых
держат кислоту. Одна из них, по-видимому, треснула или
раскололась, так как из-под нее вытекала струйка какой-то
темной жидкости, и комнату наполнял тяжелый, сладковатый запах,
похожий на запах дегтя. В одном углу комнаты стояла стремянка,
пол у ее основания был усыпан штукатуркой и дранкой, а верх
упирался в потолок, рядом с отверстием, достаточно большим,
чтобы в него мог пролезть человек. На полу рядом с лестницей
был брошен моток толстой веревки.
Возле стола в деревянном кресле сидел в поникшей позе
хозяин дома, наклонив голову к левому плечу и улыбаясь этой
ужасной, непостижимой улыбкой. Он был холодный и уже окоченел.
Он был мертв, по-видимому, уже несколько часов. Я обратил
внимание, что не только его лицо было искажено гримасой, но
руки и ноги были вывернуты и скручены самым невероятным
образом. На столе рядом с его рукой лежало странное орудие -
коричневая тонкая трость с каменным наконечником в виде
молотка, грубо привязанным веревкой. Рядом с ней лежал
вырванный из блокнота листок бумаги, на котором было нацарапано
несколько слов. Холмс взглянул на него и протянул мне.
- Видите, - многозначительно подняв брови, сказал он.
В свете фонаря я прочитал, содрогнувшись от ужаса: "знак
четырех".
- Во имя всего святого, что все это значит?
- Это значит, что здесь было совершено убийство, -
сказал Холмс, наклоняясь к окоченевшему трупу несчастного
Бартоломью Шолто. - А, я так и ожидал, Смотрите! - И он
указал на вонзившийся в кожу над ухом тонкий длинный темный
шип.
- Походит на шип от какого-то растения, - заметил я.
- Это и есть шип. Можете вынуть его. Только осторожно, он
отравлен.
Осторожно, двумя пальцами я вынул шип. Он поддался очень
легко, не оставив на коже почти никакого следа. Место прокола
обозначалось только маленьким пятнышком засохшей крови.
- Для меня все это непостижимая тайна, - признался я, -
и чем дальше, тем загадочнее она становится.
- Для меня наоборот, - ответил Холмс, - дело с каждой
минутой проясняется. Недостает только нескольких звеньев, чтобы
восстановить ход событий.
Мы почта забыли о присутствии нашего спутника, попав в эту
комнату. Он все еще стоял в дверях, ломая руки и издавая время
от времени сдавленные стоны. Фигура его была олицетворением
отчаяния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359