Не то чтобы я сам был безупречен в этом отношении.
Сумбурная работа в Афганистане, еще усилившая мое врожденное
пристрастие к кочевой жизни, сделала меня более безалаберным,
чем это позволительно для врача. Но все же моя неаккуратность
имеет известные границы, и когда я вижу, что человек держит
свои сигары в ведерке для угля, табак - в носке персидской
туфли, а письма, которые ждут ответа, прикалывает перочинным
ножом к деревянной доске над камином, мне, право же, начинает
казаться, будто я образец всех добродетелей. Кроме того, я
всегда считал, что стрельба из пистолета, бесспорно, относится
к такого рода развлечениям, которыми можно заниматься только
под открытым небом. Поэтому, когда у Холмса появлялась охота
стрелять и он, усевшись в кресло с револьвером и патронташем,
начинал украшать противоположную стену патриотическим вензелем
"V. R."1 выводя его при помощи пуль, я особенно остро
чувствовал, что это занятие отнюдь не улучшает ни воздух, ни
внешний вид нашей квартиры.
Комнаты наши вечно были полны странных предметов,
связанных с химией или с какой-нибудь уголовщиной, и эти
реликвии постоянно оказывались в самых неожиданных местах,
например, в масленке, а то и в еще менее подходящем месте.
Однако больше всего мучили меня бумаги Холмса. Он терпеть не
мог уничтожать документы, особенно если они были связаны с
делами, в которых он когда-либо принимал участие, но вот
разобрать свои бумаги и привести их в порядок - на это у него
хватало мужества не чаще одного или двух раз в год. Где-то в
своих бессвязных записках я, кажется, уже говорил, что приливы
кипучей энергии, которые помогали Холмсу в замечательных
расследованиях, прославивших его имя, сменялись у него
периодами безразличия, полного упадка сил. И тогда он по целым
дням лежал на диване со своими любимыми книгами, лишь изредка
поднимаясь, чтобы поиграть на скрипке. Таким образом, из месяца
в месяц бумаг накапливалось все больше и больше, и все углы
были загромождены пачками рукописей. Жечь эти рукописи ни в
коем случае не разрешалось, и никто, кроме их владельца, не
имел права распоряжаться ими.
В один зимний вечер, когда мы сидели вдвоем у камина, я
отважился намекнуть Холмсу, что, поскольку он кончил вносить
записи в свою памятную книжку, пожалуй, не грех бы ему
потратить часок-другой на то, чтобы придать нашей квартире
более жилой вид. Он не мог не признать справедливости моей
просьбы и с довольно унылой физиономией поплелся к себе в
спальню. Вскоре он вышел оттуда, волоча за собой большой
жестяной ящик. Поставив его посреди комнаты и усевшись перед
ним на стул, он откинул крышку. Я увидел, что ящик был уже на
одну треть заполнен пачками бумаг, перевязанных красной
тесьмой.
- Здесь немало интересных дел, Уотсон, - сказал он,
лукаво посматривая на меня. - Если бы вы знали, что лежит в
этом ящике, то, пожалуй, попросили бы меня извлечь из него
кое-какие бумаги, а не укладывать туда новые.
- Так это отчеты о ваших прежних делах? - спросил я. -
Я не раз жалел, что у меня нет записей об этих давних случаях.
- Да, мой дорогой Уотсон. Все они происходили еще до
того, как у меня появился собственный биограф, вздумавший
прославить мое имя.
Мягкими, ласкающими движениями он вынимал одну пачку за
другой.
- Не все дела кончились удачей, Уотсон, - сказал он, -
но среди них есть несколько прелюбопытных головоломок. Вот,
например, отчет об убийстве Тарлтона. Вот дело Вамбери,
виноторговца, и происшествие с одной русской старухой. Вот
странная история алюминиевого костыля. Вот подробный отчет о
кривоногом Риколетти и его ужасной жене. А это... вот это
действительно прелестно.
Он сунул руку на самое дно ящика и вытащил деревянную
коробочку с выдвижной крышкой, похожую на те, в каких продаются
детские игрушки. Оттуда он вынул измятый листок бумаги, медный
ключ старинного фасона, деревянный колышек с привязанным к нему
мотком бечевки и три старых, заржавленных металлических кружка.
- Ну что, друг мой, как вам нравятся эти сокровища? -
спросил он, улыбаясь недоумению, написанному на моем лице.
- Любопытная коллекция.
- Очень любопытная. А история, которая с ней связана,
покажется вам еще любопытнее.
- Так у этих реликвий есть своя история?
- Больше того, - они сами - история.
- Что вы хотите этим сказать?
Шерлок Холмс разложил все эти предметы на краю стола,
уселся в свое кресло и стал разглядывать их блестевшими от
удовольствия глазами.
- Это все, - сказал он, - что я оставил себе на память
об одном деле, связанном с "Обрядом дома Месгрейвов".
Холмс не раз упоминал и прежде об этом деле, но мне все не
удавалось добиться от него подробностей.
- Как бы мне хотелось, чтобы вы рассказали об этом
случае! - попросил я.
- И оставил весь этот хлам неубранным? - насмешливо
возразил он. - А как же ваша любовь к порядку? Впрочем, я и
сам хочу, чтобы вы приобщили к своим летописям это дело, потому
что в нем есть такие детали, которые делают его уникальным в
хронике уголовных преступлений не только в Англии, но и других
стран. Коллекция моих маленьких подвигов была бы не полной без
описания этой весьма оригинальной истории...
Вы, должно быть, помните, как происшествие с "Глорией
Скотт" и мой разговор с тем несчастным стариком, о судьбе
которого я вам рассказывал, впервые натолкнули меня на мысль о
профессии, ставшей потом делом всей моей жизни. Сейчас мое имя
стало широко известно. Не только публика, но и официальные
круги считают меня последней инстанцией для разрешения спорных
вопросов. Но даже и тогда, когда мы только что познакомились с
вами - в то время я занимался делом, которое вы увековечили
под названием "Этюд в багровых тонах", - у меня уже была
довольно значительная, хотя и не очень прибыльная практика. И
вы не можете себе представить, Уотсон, как трудно мне
приходилось вначале, и как долго я ждал успеха.
Когда я впервые приехал в Лондон, я поселился на
Монтегю-стрит, совсем рядом с Британским музеем, и там я жил,
заполняя свой досуг - а его у меня было даже чересчур много -
изучением всех тех отраслей знания, какие могли бы мне
пригодиться в моей профессии. Время от времени ко мне
обращались за советом - преимущественно по рекомендации бывших
товарищей студентов, потому что в последние годы моего
пребывания в университете там немало говорили обо мне и моем
методе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359